Система (сборник)
Шрифт:
– Репчатый. Знаешь сколько денег?
Леха у нас командир турбинной группы. Переведен он к нам с какими-то повреждениями в психике. Схлестнулся с начальством и вот.
– Корейцы меня научат. У меня на родине корейцы живут. По луку большие специалисты. Хорошо! Правда, Семеныч?
Он хватает стоящего рядом морячка из своих турбинистов за шею и зажимает его под мышкой. Леха парень очень сильный, и моряку приходится плохо, но тут Леха его отпускает – это он в шутку.
– Лук хочу выращивать! – орет он на всю округу. – Лук!
– Леш, ты чего орешь?
– Так ведь хорошо!
Хорошо, действительно.
Больше я Леху не
Есть у соседей два дурака.
Лейтенанты Толя и Ваня.
Их иногда к нам прикомандировывают, и они у нас наряды тащат.
Вот оказались они опять с понедельника в нашей части, и я немедленно Толю в патруль снарядил.
А Ваня здорово из пистолета стреляет, за что имеет к себе любовь нашего старпома.
Андрей Антоныч не очень ровно дышит, когда кто-то хоть что-нибудь хорошо делает, а этот тип, действительно, даже из дебильного пистолета имени Макарова пуля в пулю кладет.
Налету. Брось ему пистолет, он его – хвать! – и в десятке дыра.
Через два часа после заступления Толи в патруль мне позвонил из комендатуры Витька-штурман.
– Старпом на борту?
– А где ж еще?
Что-то мне не понравился Витькин голос – до колена авария.
– Что стряслось в стране Купоросии?
– Тут у нас вот что.
Рассказ Витьки: Толя заступил в патруль и примерно через часик после заступления отправил своих патрульных на камбуз ужинать, а сам домой жрать намылился. Идет и видит: вперед лицом к нему друг Ваня мелко чапает. Встретились они и тут же зарешили пожевать чего-нибудь в одном укромном месте, для чего свернули в сторону и пошли между домами.
И вдруг женский крик. Да такой, что просто режут. Кричат из ближайшего подвала. Они туда – перед ними следующее: пьяный воин-строитель схватил девчонку лет шестнадцати, зажал ей рот и рвет с нее платье.
Толя на него пистолет наставил, мол, руки вверх, писун оглаживать совсем не обязательно, а тот девкой прикрылся, достал нож и к горлу ей его приставил. Бросай, говорит пистолет, лейтенант такой-то матери, а то кончу дурочку.
И Толя бросил пистолет. Ты думаешь, он его на землю бросил? Нет. Он его Ване бросил. А Ваня же на рефлексах – так что пьяный воин в сей секунд получил пулю в лоб ровно между рог. Какое-то время он стоял, конечно, вертикально, не без этого, а потом он пал на девку замертво, и вот тут уже она дополнительно обосралась.
Оба сейчас в камере – это я о лейтенантах. Толе за передачу оружия грозит сам понимаешь что, и потом они одного человека ухлопали, а другой теперь постоянно серит.
То есть не все у нас гладко.
Прокуратура прилетала, как птичка на падаль. Тебе там хорошо слышно?
– Да.
– Без Андрей Антоныча нам никак. Лучше пусть он позвонит командующему первый.
Старпом у телефона был через мгновение.
– Так! – сказал он и вызвонил командующего.
– Лысый! – обратился он к нему. – Что у нас на свете белом творится, знаешь? Это утешает. Теперь так: эти двое прокуратурой окружены очень плотно и кроме тебя к ним никто не прорвется. Прорвись сейчас же. Девка прокурорам скажет все, что они захотят. А они захотят засадить ребят. Это точно, как дырка в бублике. Значит, версия такая: один бросил пистолет на землю, а другой его налету подхватил и выстрелил. Да, да, да! Знаю, что чушь, но может пройти. Парень этот фокус при мне трижды проделывал и, если надо, на следственном эксперименте все сработает, как мама учила. Это наш шанс. Ты полного адмирала хочешь на погонах поиметь? Я так и думал. Вперед! Потом доложишь.
– Андрей Антоныч, – поинтересовался я много позже, – извиняюсь за любопытство, это вы командующему сказали «Лысый», и чтоб он вам «потом доложил»?
– А что такое? Я у него в училище младшим командирам был, и генетическая память у него в идеальном состоянии. А «Лысый» – это ж кличка.
А зам, пока все происходило, шлялся по кораблю и руки ломал.
Старпома он нервировал.
– Сергеич! В каюте запрись, и чтоб я тебя не видел.
– Андрей Антоныч!
– Уймись, Зарима! Накрылась паранджей, и остального мира нет. И не лезь туда, где пахнет полной жопой! Будешь мелькать перед глазами, я тебя в перекрестие прицела поймаю. Или задушу, чтоб что-нибудь в руках таскать. Рот умой от слез печальных. И не смотри на меня, как Муму на Герасима! Переведи свой взор на зеркало, а в попку, чтоб не прорвало, можешь огурчик вставить – у меня в каюте банка – только вчера начал.
Два часа молчали, потом позвонил командующий.
Старпом схватил трубку, как кот пролетающего воробья.
– Ну? – все напряглись, аж привстали. – Ну!.. Ну-у-у!..
Все эти «ну» у старпома звучали по-разному, но по этому звучанию все же было не понятно, как там.
– НУ-У-У!!!… Понял!.. Лысый!.. Понял!.. Должен тебе сказать что ты (у всех яйца сжались)… МОЛОДЕЦ!!!..
Фу! Отпустило. Старпом повесил трубу.
– Все! Командующий с дядей прокурором договорился. А у невинноубиенного только что обнаружились потуги к изнасилованию с измальства. Привлекался он, оказывается, и все такое. Так что повезло дуракам. Саня, достань зама из каюты, небось, ссыт там все еще в ведро.
Я пошел и достал зама.
После этого мы немедленно выпили.
А на лодке даже шинель железом пахнет.
Домой прихожу, и жена с порога набрасывается: ты – то, надо – это, я тебе говорила, а ты – ничего.
А я ей: «Подожди. У меня шинель еще пахнет железом. Пусть хотя бы немного выйдет».
А хорошо, когда груши. Плохо, когда их нет.
Я знаю, как их надо есть. Их надо есть с попки. Отвинчиваешь хвостик и хорошо.
А еще на берегу хорошо. Вода теплая, ты только что искупался, выбежал на берег и под навес. Там и приятель твой дозревает. Вы оба отличные пловцы и сейчас намолотили по воде километры.
Теперь можно и груши сожрать.
Я лично смотрю на них уже очень давно.
Моя – розовая. Я так примерился, нацелился на нее. Большая.
А его желтенькая, но не очень большая. Ему хватит, потому что он, во-первых, меня меньше, а во-вторых, это мои груши. Я принес. Должен же я обладать правом собственности! Вот! Хочу, чтоб моя была розовая. Что в этом плохого?
Только я все это про себя произнес и обернулся за грушей, как вижу, что этот тип, этот чухрай неотесанный, уже жрет мою розовую, с чавканьем.
Ну, это надо пережить!
Я ему: «Ах, ты гад!» – а он улыбается и тычет мне в нос свою желтую и маленькую!
Гад, а?!! Гад!!!
С тем я и проснулся.
Спал я, оказывается. В каюте нашей. На втором ярусе.
А приятель спит подо мной, и я его все еще ненавижу.
Фу, Господи, чушь какая-то. Неужели. Это сколько же я спал? После обеда, кажется, легли. Значит, минут пятнадцать. А сердце колотится как бешеное.