Системный сбой

Бубенников Александр Николаевич

Лида подняла во время этих повторов печальные глаза на Ветрова и тихо, затравленно спросила:

– Кому же понадобилось гениального стажера-исследователя выставить в свете расхитителя материальных ценностей? Ведь это же статья, уголовщина, понимаешь, Алексей… Еще мне не понравилось, что с «черным доктором» Борисовичем в больнице какой-то скользкий неприятный тип ошивался… У меня какое-то предубеждение сложилось, что не случайно всё это – «черный доктор» Борисович, этот черный тип рядом… Мне показалось, что он даже в кардиоцентре мелькнул в коридоре… Или я всё преувеличиваю?..

– Успокойся, конечно, преувеличиваешь, – Ветров зябко

пожал плечами, подумав, что у нее, как и у него, на сердце скребут черные кошки от всего случившегося. – Мало ли что могло показаться в возбужденном состоянии. Главное, чтобы у Андрея всё было нормально в кардиоцентре…

Она кивнула головой, и тут же заговорила уже о другом. О своём наболевшем. Для него любая жизненная ситуация, всё, абсолютно всё, рассматривалось через призму творческой работы мысли. Он спешил преуспеть в работе, равнодушно относясь к внешним формам успеха, признания, даже к проблескам любви – и Лида чувствовала это – но он в своих вечных поисках, постоянной работе мысли излучал чудесную энергию творца, как звезда, солнце, как нагретая до огромной температуры мыслящая материя, излучающая ультрафиолет. А еще Лида почему-то пожаловалась Ветрову, лучше бы она с ним, Ветровым, осталась после смерти его родителей, когда Алексей ушел в себя, замкнулся – тут уже не до прежней привязанности, прошлой студенческой любви. Ту-то и возник Андрей в ее жизни. Вот ее вызвали в больницу, как жену; какая она жена, если для Андрея существовала только работа.

Ветров, зацепившись слухом за ее последние слова, тоже хотел рассказать Лиде о трех днях и двух бессонных ночах своего коллеги Андрея Лосева. Когда он сотворил помимо своих прорывных алгоритмов, кардинально улучшивших систему для заказчика, еще сгенерированные «машиной and» тексты романов, вкупе с патентоспособными решениями электронных элементов и устройств, но осекся на полуслове. Махнул только рукой и бросил рассерженным голосом:

– Мне срочно надо быть у Андрея – немедленно. Звони в кардиоцентр. Я должен быть там, чтобы переговорить с ним, хотя бы всего пять минут, чтобы тут же расставить все точки над «и»…

– Я с тобой тоже поеду, – Лида решительно направилась к телефону, – поймаем такси, до него на такси всего ничего… Без меня тебе ничего не найти…

– Отлично, едем. Звони.

Лида с новой зажженной сигаретой стала набирать номер телефона кардиоцентра из записной книжки. Поздоровалась, представилась, назвала номер палаты и фамилию пациента. И вдруг у нее опрокинулось лицо, и тут же выскользнула из рук телефонная трубка из безвольных рук.

– Андрей умер, не приходя в сознание.

6. В институте

Утром, после бессонной ночи, только появившись в своей лаборатории, прямо с порога, Ветров с синими кругами под глазами устало бухнул:

– Нет больше нашего Андрея…

Дальше было много бестолковщины, когда, потрясенные внезапностью смерти Лосева, коллеги Ветрова по лаборатории наперебой с каким-то внутренним надрывом, еле сдерживаемой истерикой заговорили о вопиющей внезапности смерти, ее противоестественности, когда так легко, походя вырывают из рядов научных ратников таких молодых, самых сильных и способных бойцов. Разве можно так рано и бездарно умирать – на взлёте, на крутом вираже полёта, полным сил, здоровья, таланта, надежд скорых свершений?

Кому-то из сотрудников лаборатории надо было доложить о смерти Лосева по инстанции наверх. Ветров поначалу даже думал, не заходя в лабораторию, идти прямо из проходной первым делом в дирекцию и отдел кадров. Но потом, несмотря на помутнение рассудка, всё же принял верное толковое решение идти в лабораторию, где Андрея хорошо знали, уважали, даже по-своему любили. Ведь он работал за десятерых, не прося для себя лично ничего, только излучал вокруг редкий энтузиазм и оптимизм, напор и энергию таланта и юности, легко сходясь со всеми, без лишних вопросов тяня самую сложнейшую неподъемную ношу заданий.

Ветров, идя в лабораторию к ребятам с горьким сообщением, словно просчитал, что в дирекцию, отдел кадров и без него позвонят еще, или позвонили уже, кому надо звонить в подобных случаях. Пусть, наконец, дирекции докладывают о смерти своего перспективного сотрудника завлаб или завотделом. Ветров почему-то был уверен, что Серин и Сорин, появившись в своих кабинетах, уловив волну скорби, исходящую из стен несчастной лаборатории, придут туда сами. Но не появились, через лаборанта вызвали Ветрова на ковер в кабинет завотделом для объяснения. «Как для дачи показаний, – горько мелькнула в мозгу Алексея мыслишка, – и ведь придется ведь отчитываться и давать необходимые показания».

На вопрос «с чего начать» Ветрова Сорин равнодушно ответил «с чего хотите», и стал рассуждать, что в таких неумолимых случаях начало приближает конец, а конец смыкается с началом в скорбном круговороте. И Ветров начал с самого конца. Как он с Лидой оказались в кардиоцентре, как увидели безжизненное тело Андрея сначала через окошко. Как потом они потребовали приблизиться к телу Андрея, чтобы дотронуться до него, вглядеться в синюшное, тронутое смертью лицо, убедиться окончательно.

«Без Лиды не обошлось» ухмыльнулся Серин, пока Ветров пытался в двух словах рассказать нечто важное, неизвестное завлабу о своей сокурснице по университету, с которой он познакомил с Андреем после смерти своих родителей в автокатастрофе. Потом замдиректора Лиду и своего секретаря-референта Инну определил в помощь Андрею. А он ни с кем из них не сработался. Ветров бросил взгляд на Сорина, тот кивнул головой, мол, знаю, только с тобой Покойный сработался. Ветров пожевал губами и выдохнул: «Андрей даже думал оформить с Лидой официальный брак, а тут как-то Инна вошла боком в его жизнь».

– Казанова хренов, – хмыкнул Серин, – у него таких гражданских жен и невест по три на каждой грядке. На работе, говорят, горел, но и для творческого вдохновения требовал женского внимания. Прямо липли, как мухи к нему, будто мёдом был намазанный…

– О покойниках, тем более не преданных земле, плохо не говорят, – назидательно сказал Сорин, – не надо так, Стас…

– А чего я сказал такого предосудительного, Пал Палыч, о покойниках ничего кроме правды, – встал на дыбы Серин. – Любвеобильным был наш перспективный исследователь, везде и всюду рвался быть первым и незаменимым.

– Он по праву был и остается первым, – тихо сказал Ветров. – И это не могло остаться незамеченным… Женщины, как никто, чувствовали его редкий талант творца, гениального программиста… А тут какие-то темные обвинения на его светлый облик…

– Что за бред ты несёшь, Алексей, – бросил Серин.

– А то, что его обвинили в хищении материальных ценностей, – выдавил из себя Ветров, – вы, Станислав Серафимович вместе с Пал Палычем посылали меня за тремя рабочими станциями на квартиру Андрея – посылали или нет?