Системный властелин (сборник)
Шрифт:
«Отключение ресурсов, перевод в спящий режим».
«Действие в случае физической опасности для операторов».
«Эвакуация через запасные тоннели».
«Действие в случае разрушения запасных тоннелей».
«Эвакуация мобильными средствами индивидуальной защиты».
Противогазы на колесах?
«Показать средства индивидуальной защиты».
Засветился большой экран. Нет, это невероятно! Вот оно, неведомое, мучавшее воображение миллионов людей. Будившее ужас и восторг своей красотой. Описывать нет никакого смысла – всем и так хорошо известна эта картинка. Летающая тарелка,
«Открыть доступ к средствам индивидуальной защиты».
«Открываю доступ к ближайшему порталу индивидуальных спасательных средств».
Одна из панелей зала с привычным шипением отъехала, обнажив странное устройство – кресла вроде авиационных, установленные на платформе. Мы, не задумываясь, устроились в них. Естественно, было удобно, но не более того. Повертевшись так и сяк, подергав ручки, поорав «вперед» и «старт», мы уже собрались покинуть кресла, но вдруг Володя сказал «ага!» и потянул на себя нечто, похожее на ремни безопасности. Я повторил его движения и обмотался зеленой лентой, которую вначале принял за декоративную. Мягкое нарастающее ускорение вдавило нас в сиденья, и мы понеслись по черному тоннелю вниз.
Примерно через двадцать секунд впереди посветлело, и наш краткий вояж окончился в тесном ангаре, где в боксах стояли с десяток виденных перед этим на экране экипажей. Два из них вспыхнули огоньками, и верхняя часть их поднялась, подобно створке раковины. Не заставляя себя ждать, мы живо втиснулись каждый в свой экипаж – любопытство, помноженное на тот факт, что пока мейнфрейм ничего плохого нам не сделал. Экипаж отличался потрясающей скромностью – шлем, представляющий не что иное, как усиленный вариант уже хорошо знакомых нам очков-дисплеев, и странное кресло-ложе. Устроиться в нем можно было только лежа ничком. Я так и сделал, предварительно напялив шлем. Ничего нового, в глазах – знакомый терминал системы.
«Указать способ управления системой защиты».
Тут уже пришлось пользоваться вербальными командами.
«Способ управления – усиленный ментальный. Система полного сенсорного замещения».
Это что же – тарелка за меня нюхать будет?
«Включить управление системой защиты».
Вроде ничего не произошло. Только исчезли картинки дисплея из моих глаз, исчезла тесная кабина, исчезло все мое тело с его давнишними болячками, царапинами и головными болями. Все исчезло! И я сам повис пузом над полом ангара! Мир раздвинулся – далеко, дальше, чем я мог представить.
– Володя, ты как?
– Судя по всему, так же, как и ты, – включился он в сенсорную систему. – Интересно, как оно летает?
Стартовать оказалось проще простого, примерно как начать ходить. Главное – попробовать. Это напоминало детскую езду на санках с горки – лежа на животе и глядя на несущуюся навстречу снежную дорогу. Помните – малыш, раскинув руки и грозно гудя, представляет себя летчиком-истребителем? Я сдерживал себя, чтобы не загудеть, как в детстве. А вообще я вру! Я так уже летал. Часто. Во сне.
Я не думаю, что поздним вечером, да еще в сентябре, кто-либо гулял вблизи Матвеевской затоки. А зря! Там происходило нечто невероятное. В сумерках поверхность воды вдруг вспухла, разгоняя уложенные невесть когда поплавки, разделяющие байдарочные дорожки, и разрешилась от бремени летательным аппаратом.
Вырвавшись из подземелья, я вдруг ощутил чистый незамутненный восторг. Мне уже было наплевать, что напишут завтрашние газеты или что запустят сейчас в моем направлении войска ПВО. И вообще меня мало интересовало, что, где и, конечно, когда. Вдвинувшись в затоку невероятным блином, хлюпая животом по воде, я заложил крутой левый вираж в направлении Довбычки, втайне надеясь распугать вечные стойбища нудистов, занявших лучший пляж в Киеве.
Я видел, как Важенов догоняет меня в этой безумной гонке и даже, предвосхищая мои виражи, фантастической свечкой от Гидропарка вырвался в вечернее небо, засверкав алым отблеском на боках тарелки. Мы гонялись друг за другом, как два щенка на огороде, забыв обо всем. Заложив мертвую петлю немыслимой дуги от Метромоста на Пешеходный, я понял, что пора прекращать этот балаган и прятаться. Но наше вольное плавание в воздушных струях было прервано тревожным сигналом. Моментально я опять ощутил себя человеком внутри летательного аппарата, и у меня в ушах зазвучал механический голос мейнфрейма:
«Опасность первой категории».
«Описать опасность».
«Два летательных аппарата получили приказ КГБ уничтожить объект по улице Холмогорской, 36. Предшествовавшие старту аппаратов события излагаются кратко:
18:46. Системы внешнего наблюдения зарегистрировали сигнал от GPS датчика под кодовым номером 17/18. Под этим кодом в файлах КГБ числится Тимофеенко Александр Андреевич.
18:49. Председатель КГБ направляет запрос президенту Украины на разрешение применения неидентифицируемых средств ликвидации.
18:49. Разрешение получено.
18:50. Склынивский отдельный полк стратегического истребления получает приказ на боевой вылет. Время подлета – 40 минут.
Для ликвидации опасности предлагается активация орбитальных средств и двух боевых сфер. Время готовности 11 секунд».
– Володя, чего вдруг наша система сама о нас беспокоиться стала?
– Я что, зря время терял? Неужели не понятно, что главное в нашем деле – зад прикрыть. Все нормально, она теперь всегда будет нас как нянька стеречь. Ты только скажи ей, чтобы она этих истребителей притушила. Люкка с Мишей спасать надо!
– А самим не слабо? Давай порезвимся! Когда еще представится случай…
– Так, сначала. – Володя не любил дурного риска. – Миша! Срочно – оставь пиджак в подвале и сам с Люкком бегом на Склоны. Понял?
Судя по ответу – понял.
Мало кто из дефилирующих в это время по Крещатику обратил внимание на пронесшиеся в небе города разноцветные огни, выстроившиеся треугольниками и исчезнувшие на западе. Город жил своими заботами.
Плотная пелена облачности отрезала небо от земной тверди. Освещенные ярчайшей луной верхушки облаков казались голубым фосфором. Я видел, как впереди Важенов прокладывал путь, добавляя к облакам свой инверсионный след. Казалось, нет никого, кроме нас, на этой нейтральной полосе – между небом и твердью, между честью и рабством. Между нами и ними.