Сияние шести солнц
Шрифт:
— Дочек повыдавал, — сказал он. — В школе детей обучает: про чертей да про ангелочков — каждый месяц зарплата. Опять же ежегодно мечеть ремонтирует, аллаху взятка. Аллах ему за это, глядишь, годок-другой и подкинет!..
То ли потому, что муж уж больно мерзко хмыкал, то ли оттого, что опять он завел этот разговор про мечеть, в Туту-ханум вдруг все закипело. Зато учитель Мурсал сохранял благодушие.
— И хлеба хватает, и сахара… — продолжал он. Джемшидов опять криво улыбнулся, и Туту-ханум поняла, что хорошего ждать
Джемшидов поймал на себе негодующий взгляд жены, посерьезнел. Мурсал сразу же уловил это.
— Сынок у меня, слава богу, преуспевает, — сказал он, изо всех сил стараясь вернуть благосклонное расположение Джемшидова. — Заботами нашего уважаемого профессора, глядишь, еще и продвинется.
Джемшидов подозрительно взглянул на Мурсала: издевается? Но Мурсал и издевательство — разве это совместимо? В радостно сияющих глазах учителя были только вера и бесконечная преданность. Джемшидов успокоился.
— А он тебе пишет, сын? Письма получаешь?
— Пишет, профессор, аккуратно пишет. На этих днях письмо получил. Сообщает, все, мол, в порядке. Этот год, дескать, обязательно в деревню приеду. Все лето пробуду. Очень, мол, соскучился по деревне…
— Ну что ты на меня вылупилась? — вдруг набросился на жену Джемшидов. Давно не видела?
— Вылупилась! — сквозь зубы процедила Туту-ханум. — Красотой твоей никак не налюбуюсь! — Она сразу ушла, но Мурсал успел заметить, что в глазах у женщины слезы.
— Завтра же к Мураду уеду! — крикнула она из кухни.
— Пожалуйста! Никто не держит!
Какое-то время все молчали, потом учитель прошептал боязливо:
— Плохи у Мурада дела, профессор… Печень, говорят, никуда… Как камень стала. А ведь какой человек!..
— Еще бы! — сказал Джемшидов. — Так водку хлестать!.. Ничем, кроме цирроза, это не могло кончиться! — Сказал тихо, чтоб жена не услышала. И подумал: продолжить тот разговор или нет…
— Весной гости с Украины приезжали, — оживленно рассказывал Мурсал, человек десять: школьники и учитель с ними. Больше двух тысяч километров ехали — только чтоб Мурада нашего повидать! Ну, мы, правда, приняли их честь по чести. Барана прирезали, шашлык и всякое такое… Они все в больницу к нему ходили — дня четыре оттуда не вылезали… Дом его фотографировали… В районе, говорят, вопрос поднят, чтоб статую его установить в Бузбулаке… Оказывается, большого мужества человек… Герой… Я, сказать по совести, даже и не представлял…
Джемшидов не слушал эту долгую речь, а если и слушал, то не больно вникал. Но именно сейчас он пришел к твердому убеждению, что должен продолжить разговор о Теймуре. Рано или поздно отец все равно узнает, а скрывать такие вещи при существующих между ними отношениях недостойно.
— У сына твоего плохи дела!
Мурсал прекрасно расслышал эти слова, но смысл их дошел до него не сразу. И только когда краска отхлынула у Мурсала с лица, профессор понял, что бедняга абсолютно не в курсе дела.
— В его диссертации оказались серьезные идейные пороки.
— И-и-дейные… — заикаясь, проговорил Мурсал. — Почему?..
— Видимо, окружение такое… Я ему это прямо сказал.
— Окружение… Как это — окружение? — бессмысленно, словно в бреду, бормотал Мурсал. Он был ни жив ни мертв.
Туту-ханум, подоспевшая с чаем, взглянув на гостя, сразу поняла, в чем дело.
— Мурсал, милый! Да не берите вы близко к сердцу! Он же все раздувает! Из мухи слона делает. Такая уж мерзкая привычка.
— Не лезь не в свое дело! — сказал Джемшидов, доставая кусок сахара. Он нарочно полез в сахарницу, — пусть видит, как дрожит рука, — угомонится…
— А ты не болтай зря! Людям расстройство и себе давление нагоняешь!
Она покачала головой, ушла. Джемшидов поднялся и начал расхаживать по айвану. Мурсал глядел на ветви, свисающие у него над головой, и вспоминал, как Теймур сидел тут когда-то, канючил: "Я грушу хочу!"
— Профессор, — сказал он наконец. — Как же это… идейные?.. Может быть, просто…
— Может быть, я просто лгу? Это ты хочешь сказать?
— Боже упаси! — испуганно воскликнул Мурсал… — Я не о том… Да если бы я… Да отсохни у меня язык! Да я ему вот этими самыми руками башку…
— Брось, Мурсал!..
— Ей-богу, профессор! Я же сам… я же его вынянчил, вырастил! И отец ему был, и учитель!.. А что это за окружение, вот вы сейчас сказали?.. Как он там оказался?
— Где?
— Да вот — в окружении!
— Ты что — первый раз такое выражение слышишь?
— Нет, — сказал учитель Мурсал. Больше он ничего не мог сказать.
За стеной рыдала Туту-ханум.
— Завтра же! Завтра же уеду! — послышался из дома ее глухой, прерываемый рыданиями голос. — С ним буду! Не оставлю я его одного, слышишь? Не дам одному умирать!.. Мальчик ты мой! Мурадик!..
Туту-ханум рыдала долго, тяжко…
Мурсал и не представлял себе, что можно так рыдать, но, даже слыша эти тяжкие рыдания, не в силах был произнести слова утешения.
— Пойду сейчас, письма напишу… Всем сестрам его и детям их всем!.. Сам письма отправлю… Заказным!..
— Не делай этого.
Мурсал-муаллим вздрогнул, удивленно взглянул на Джемшидова.
— Почта эта… — Джемшидов поморщился.
Мурсал сразу же согласился.
— Советуете самому поехать?
— Я ничего не советую. Абсолютно ничего.
— Угу… Хорошо… Тогда я… Я больше не стану вас затруднять… Я только вот что… Очень прошу, профессор, чтоб между нами… Чтоб ни единая душа… Иначе просто… Хоть ложись да помирай!
Джемшидов быстро подошел к столу, приподнял скатерть.
Обернулся, вопросительно поглядел на дверь, за которой скрылась жена.