Сияние
Шрифт:
[СЕВЕРИН закатывает глаза в гримасе отвращения и проводит рукой по коротко подстриженным волосам с рассечёнными кончиками, полным статического электричества, застенчиво чешет затылок. Подтягивает колени к подбородку и смотрит на камеру, которая смотрит на неё. Отделяет кусочек от шарика эф-юна и кладёт на язык, как на Евхаристии. Россыпь льдинок мерцает за иллюминатором, кольцом окружая её голову: нимб святой. Остальные её слова раздаются поверх наружных съёмок ледяной дороги, которые перемежаются со старой съёмкой, в которой она как раз покидает кадр: ледяные кристаллы; девочка выбегает из двери съёмочного павильона; снежная крошка, то мельче, то крупней; её затылок в тот момент, когда она зарывается в кучу костюмов; замёрзшие валуны сталкиваются и разваливаются на части, покрываются трещинами, взрываются, кувыркаются во тьме. «Камень в свивальнике» оборудовали перед запуском: камеры на носу, на корме, по две штуки на правом и левом борту, каждая защищена сферическим фонарём из пласто-хрусталя. Фонарь слегка искажает изображение на манер «рыбьего глаза», так что наше зрение кажется таким же, как при пробуждении: картинка расплывается по краям, смазывается из-за инея и пыли, и только центр поля зрения выглядит безупречно и болезненно чётким.
Мусор рассеивается, открывая путь через пояс астероидов, как всегда нелёгкий слалом. В небесах подобие транспортного затора: мимо по ледяной дороге Восточного Экспресса летят другие корабли, почти задевая края быстрого и бесшумного течения, которым следует «Камень в свивальнике», а иногда они просто идут напролом, надеясь на лучшее, неустрашимо стремясь вперёд, и корпуса их покрыты вмятинами.]
СЕВЕРИН (за кадром)
Боже мой, когда записываю звук, я чувствую себя такой… живой. Моя работа вызывает у меня радостное волнение. Я ощущаю то, что ощущала Ада Лоп, когда впервые раздавила сотню маленьких капсул с чёрной краской, спрятанных на груди. Я уродливая. Я настоящая. Голос у меня скрежещет и опускается к низкому тенору из-за эф-юна. Сухость нашего переработанного воздуха понижает его на тон-другой и заставляет скрипеть там, где надо бы звучать мелодично. Это не голос ведущей актрисы.
Но он мой.
И шёл бы дядя Фредди в задницу, если думает, что сумеет заткнуть мне рот.
Ну так вот, давным-давно была я малышкой. Все такими были, но никто не помнит себя в младенческом возрасте. Есть некая линия в песке, после которой сознание совершает прыжок с шестом – и мы внезапно осваиваем трюк с памятью. Это не врождённое – мне, по крайней мере, так не кажется. Я думаю, если ребёнка предоставить самому себе, он вырастет на гребне сиюминутности, воспринимая время, точно лев: лишь текущий момент, лишь охота и кровь, львята и спаривание, и обширная саванна, полная жертв. Ничто не происходит до того, как ты погрузишь зубы в шкуру, мясо и костный мозг. Ничто не наступит после. Всё всегда случается в первый раз.
Но разве какого-нибудь ребёнка когда-нибудь оставляли в одиночестве?
Не меня, если вы об этом подумали.
Ненавижу говорить о том, как я родилась. Ясное дело, я ничего не помню. Мне эту историю рассказали. Мы все начинаем с этой лжи. Наши родители рассказывают нам, с чего мы начались, и у них над этим полный контроль. С годами они меняют историю – они знают, что меняют её, и мы знаем, что они её изменили, но мы просто позволяем им это делать. Они искажают детали, чтобы отразить то, кем мы стали теперь, чтобы у случившегося появился смысл: ты такой-то, потому что случилось то-то. Мы подарили тебе одеяло с птичками, и теперь ты стал пилотом, как мило! И поэтому мы думаем о себе так, словно мы… не просто часть истории, но часть хорошей истории. Такой, которую написал некто, в полной мере овладевший ремеслом. Тот, кто следует договору с публикой, даже если эта публика – мы сами. Все успокаиваются, когда ощущают в происходящем некую закономерность.
В моём случае это буквальная истина. Я была зрительницей собственной жизни. Я могу подтвердить большинство событий, потому что видела их на экране. Мне сказали, что когда я в первый раз увидела отца без камеры, прижатой к глазу, то завопила от ужаса и растерянности, и меня никак не могли успокоить. Камера была его домашним божеством: Клара, модель «Эдисон B-II», портативная, 35-миллиметровая, выкрашенная в перламутрово-белый, с серебристыми вставками и треногой из древесины грецкого ореха. Даже когда рынок заполонили более элегантные, лёгкие, не такие громоздкие камеры, старина Перси просто взял Кларины потроха и пересадил в новый, более глянцевый корпус. Теперь, наверное, от изначальной малышки уже ничего не осталось, не считая толики стекла и лака, но для него она всё равно Клара. Единственная женщина, которой он неизменно хранил верность.
Я начала жизнь в качестве героини отцовских фильмов. Вообще-то это унизительно. Я появилась как-то ночью, словно из пустоты. Внезапное дитя. Интрига завязалась! Развитие сюжета стартовало! Факты таковы: меня бросили в самой натуральной корзине на самом натуральном крыльце некоего Персиваля Анка. В свивальнике из атласа серебристо-серого цвета, с запиской, привязанной к шее чёрной бархатной лентой. Плетёная корзина, и та была серебристая. И я тоже – меня подготовили к встрече с отцом. Мои тёмные волосы и тёмные глаза не нуждались в изменениях, но всё остальное перекрасили: синяя кожа сделалась белой как смерть, губы покрыли чёрным гримом, даже пальчики вымазали белой краской, как у мима. Я вошла в реальную жизнь монохромной, словно кинофильм. И насмешливо, унизительно готичной. Меня заверили, что дверной звонок раздался ровно в полночь и что на улице в это время шла гроза.
Всё это, разумеется, случилось в соответствии с чьим-то умыслом. Я спрашиваю себя: а если бы моя беглянка-мать не оформила сцену именно таким образом, не сдал бы старина Перси меня в приют, позабыв навсегда о маленьком детёныше, пускающем пузыри? Я спрашиваю себя, не сожалею ли о том, что этого не случилось.
Моя мать исчезла, как того требует жанр. Она также должна была выкрасить лицо и одеться в чёрно-бело-серых тонах. Иначе её бы и за ворота не пустили. То были дни студии «Вираго». Правила были строгие. Никаких исключений.
[Архивная съёмка строительства «Вираго»: павильоны звукозаписи, цеха расцвечивания, рабочие съёмочной площадки, похожие на средневековых кузнецов, возводят студии.]
Это был скорее город, чем киностудия. Вираго – одно из имён Артемиды, потому что упаси боже не назвать что-нибудь на Луне в её честь. Или в честь Чанъэ, Хатор, Селены [26] . «Вираго» означает девушку, которая ведёт себя, как мужчина. [СЕВЕРИН лукаво ухмыляется.] Может, я чересчур поспешила насчёт предзнаменований. Он её построил достаточно далеко от территории Большой Четвёрки, чтобы местечко было безопасным, принадлежащим ему одному и не связанным с блистающим, шумным, грязным и великолепным Титоном – Городом Кузнечика [27] , моим домом и совсем-не-домом. Достаточно далеко для мирной жизни, но недостаточно, чтобы о том, чем папа занимался в «Вираго», не написали в газетах тотчас же, задыхаясь от спешки. Господи, в те времена всё было намного проще. Все богачи были нуворишами, земля была дешевле пива, и можно было построить Версаль за гроши. Вот он и построил. Целый город из съёмочных павильонов и огромных стеклянных парников, которые должны были изображать Марс зимой, Ганимед во время Карнавала и Венеру до появления на ней людей. Наш собственный дом раньше был особняком, построенным для съёмок «Лишь богов услаждает гром». Свернув не туда, можно было напороться на фальшивую стену, лестницу, ведущую в никуда, или нарисованное окно, заменяющее настоящее.
26
Лунные божества разных народов.
27
В японской культурной традиции кузнечики и сверчки часто связаны с луной и лунным светом (вспомним, например, известную гравюру Хокусая «Луна, хурма и кузнечик»).
В те дни казалось очень важным скрывать тот факт, что жизнь на Луне сделала нас всех синими, как желейные конфеты. Кто захочет смотреть кино, в котором ни один персонаж не похож на человека? Так что в те далекие дни все гримировались, как клоуны, чтобы жители Земли спали спокойно, думая, будто за её пределами всё в точности такое же, как дома. Ничего там странного нет, милые мои, допивайте чай! Но Перси пошёл дальше. Он только этим и занимается всегда: идёт на шаг впереди, добавляя нелепости, добавляя сложности, добавляя абсурда. И потому Закон «Вираго» был простым: никакого цвета.
Цвета на чёрно-белой плёнке выглядят странно. Никогда нельзя быть уверенным в том, какой окажется «пурпурная суета» в отснятом материале кинофильма. Так что «Вираго» жила в чёрно-белом цвете. А также сером, серебристом, гагатовом и углисто-чёрном. Грим никогда не снимали. Только к четырём годам алый перестал вызывать у меня самый натуральный паралич. Я от ужаса застывала как столб. Красный цвет увидел меня! Он может схватить меня! Конечно, я видела себя без грима утром и вечером, но это не помогало. Я думала, что кроме меня в мире нет других синих девочек, и потому необходимо скрывать этот позор. Если бы я открыла рот, все бы поняли, что красный уже внутри меня. Я была наивнимательнейшей девочкой в «Вираго». Никто бы не догадался о моей тайне.