Сияние
Шрифт:
— Коль скоро у нас осталось немного времени, я прочту вам «Летний день в рыбацком поселке» Йоуна ур Вёра [57] .
Утро задумчиво. Утро кротко. Дует бриз, свежести полный. С камнем знакомым шепчутся волны: Кажется, вышли в море все лодки [58] . Morguninn er svo mildur og hlj'odur, m'attvana svali blaes af hafi, vid unnarsteina er aldan 'a skrafi, — allir b'atarnir komnir i r'odur.57
Йоун
58
Перевод И. Бочкаревой.
Как Гёте, так и Йоун ур Вёр.
Ах, какая тишина объяла в то утро исландские дома. Это стихотворение знали и любили поголовно все, но повод! Поскольку же дикторша мешкала, тишина затягивалась, пожалуй, это была чуть ли не самая долгая пауза на исландском радио. Население перестало дышать, людские души с легким шорохом выпорхнули изо всех окон Рейкьявика, Акюрейри, Боргарнеса и устремились к ближайшему берегу, внимая этому безмолвию — безмолвию матросских вдов, детей и стариков, которое приходит, когда шум лодочных моторов смолкает вдали. На всех пляжах теснились души, две минуты, три. Обкатанные гальки ласково поглаживали друг дружку на мелководье, собачьи носы водорослей высовывались на поверхность и лениво покачивались среди синевы, и все души сияли улыбкой.
Увы, последующие телефонные звонки только еще больше раззадорили отца. Да, здесь необходимо читать стихи. Совет, утверждающий программы, после некоторых колебаний дал согласие. Директор радиостанции сказал, что если стихи имеют касательство к рыбе «как таковой» — он с легкостью философствовал по всем вопросам, — то он возражать не станет, чем крайне удивил присутствующих. Пока его секретарша Гвюдрун не пояснила, что директорский «энтузиазм» связан со звонком епископши [59] , тетки Гвюдрун по отцу, которая сказала ему, что Халлдоурово начинание просто очаровательно и облагородило передачу. А ведь верно. Епископша обычно слушала сводки из рыбного порта. «Слыша голос Халлдоура, я словно воочию вижу море. И рыбу, что плещется в волнах».
59
В современной протестантской церкви есть женщины-священнослужители.
Слышала, видела или чувствовала? Звонок епископши, безусловно, произвел впечатление на директора радиостанции, однако:
— Стихи не должны быть слишком длинными. А современные стихи обычно длинноваты, верно?
— Наоборот, — возразил Халлдоур. — Скорее, коротковаты.
— Вот именно, — сказал директор. — Вообще-то я имею в виду, что… ни в коем случае нельзя упоминать про утопленников.
— Ты о Шекспире? «Вместо глаз — жемчуга…» [60]
60
У. Шекспир. Буря, I, 2. Перевод T. Л. Щепкиной-Куперник.
— Никаких утопленников, — повторил директор.
Целых полгода отец превосходно справлялся с задачей декламации стихов о «рыбе как таковой» — хотя толика ее и оказывалась в траве на берегу. Однако ж рано или поздно любой сундук поэтических сокровищ пустеет, и отец, который давно это понял, вечерами все больше мрачнел. Он решился взвалить на себя тяжкое бремя стать поэтом.
Многое можно сказать о поэзии и о том выражении, какое она находит в стихе, — эта маска, укрывающая от пустоты, это чудесное доказательство щедрого величия всякого человеческого труда. Поэзия созидает мир, ибо лишь в наречении имен мир обретает зримость. Через посредство языка он начинает двигаться, становится процессом, в котором мы все участвуем. Подлинная поэзия наделяет мир новыми масштабами. Зовет нас в странствия, но и влечет спокойно осваивать таинственные континенты души, ведь, как я где-то вычитал, она есть прежде всего труд любви.
Теперь же необходимо сказать вот что: поэтическое творчество, которое начинается с языкового мятежа, в моем отце приверженца не имело. Он не был мятежником. Он щелкал пальцами,
Когда-то в школе я слышал историю о голландском мальчике, который жил в приморском городке, совсем рядом с мощными защитными дамбами. Однажды, играя у дамбы, мальчик заметил дырочку, из которой сочилась вода, и смекнул, что море будет размывать дырочку, пока не проломит дамбу и не затопит все вокруг. Поэтому он заткнул дырочку пальцем и простоял так всю ночь, пока не рассвело и народ не отыскал маленького героя, полумертвого от усталости, но бесстрашного, не вынувшего палец из отверстия. Я не раз вспоминал в то время эту историю и понял, что отец не сумел выстоять против своего моря.
Оно прорвало-таки его дамбу в тот миг — а может, это случилось еще накануне вечером, — когда он, усиленно модулируя проржавленным голосом, сообщил, что прочтет свою новую оду «Курбе, „Источник жизни“».
Есть у Курбе такое полотно, Что будит к женщине во мне желанье, Чье тело кистью запечатлено, — «Источник жизни» — вот его названье. Ее уста сияют точно знамя На белизне лица — и я уже готов, Священное в себе почуяв пламя, Ввести язык свой в зал ее зубов. Под горделивой шеей набухают Литые купола ее грудей; Блаженство, верно, руки там узнают В одном стремленье — быть покорным ей. Но вот, я чувствую, пришел уже черед — Вскипела ведь до крайней точки кровь — Губами жадными ласкать ее живот, Малышку возбуждая вновь и вновь. Пусть стыд меня развратником ославит — Мой корень крепкого напора не оставит На влажный грот твой, теплый и тугой, Укрытый мягкой чрева пеленой. О женщина, жди меня под вечер… [61]61
Перевод В. Б.
В коридоре радиостанции царило безмолвие, когда отец вышел из студии. Двери были закрыты, магнитофоны отключены — будто перед землетрясением, когда листья на деревьях не шелохнутся, когда собаки припадают к земле и не понять, где верх, а где низ. Но отец тихонько посмеивался, скобки, скреплявшие его психику с телом, разошлись, теперь было одно лишь хихиканье.
В конце коридора, под табличкой «Выход», стоял директор, а за спиной у отца опять открывались двери, одна за другой, будто Чермное море пропустило его «аки посуху», а сейчас волны вновь сомкнулись.
— Здорово, старина! — Отец весь сиял благодушием.
— Халлдоур, как ты себя чувствуешь? Только честно!
— Лучше не бывает. А ты?
— Спасибо, хорошо, но… речь сейчас не об этом. Я насчет… стихотворения.
— Что, слишком длинное?
— Да нет, не в том дело…
— Слишком непонятное? По-моему, с понятностью пора кончать. Нынче на ней далеко не уедешь.
— Халлдоур, давай говорить серьезно. Я не потому, что сам… как бы это сказать… ханжа. Но телефоны-то звонят.