Сиятельный. Прелюдия
Шрифт:
Я слишком хорошо помнил Теодора живым, чтобы позволить ему пребывать в образе бессловесной нежити. Мне ведь не требовалось воскрешать покойника, достаточно было просто представить его живым и добавить к этим воспоминаниям самую малость силы.
Откуда ей взяться, если мой талант черпал силу в страхах?
Из страхов, откуда еще. И дело было даже не в том, что сам я до дрожи боялся одиночества пустого особняка, куда больше помогал запредельный ужас смерти.
Не мой – Теодора. Он боялся возродиться, ведь дарованный мной эрзац жизни неминуемо обречен был завершиться
На этом страхе и смертном ужасе я и сыграл. А стоило только эмоциям обернуться малой толикой реальности, как Теодор ухватился за мои воспоминания, натянул их на себя, будто личину, и судорожно засучил ногами, когда забилось сердце и задергалось корежимое противоестественным возвращением из царства смерти тело.
Я почувствовал легкое головокружение и прислонился к стене; в глазах сразу прояснилось, и стих звон в ушах. Мертвый дворецкий не нуждался в поддержке постоянно, у него хватало с избытком собственной силы. Чувство долга не дало ему сойти в могилу, оно же билось потусторонним близнецом сердца, а от меня требовалось лишь придать первоначальный импульс, воплотить эту силу в форму запечатленных в памяти образов, только и всего. Для человека со столь живым воображением это несложно.
Не Христос и Лазарь, а всего-навсего сиятельный с непростым талантом и его застрявший между жизнью и смертью слуга.
– Благодарю, виконт, – выдохнул Теодор, уверенно поднялся на ноги и сообщил: – Они забрали вашу гостью.
– Кто приходил? – спросил я, заранее зная ответ.
– Двое парней, рыжий и шатен. Шатен жевал табак.
– Понятно, – вздохнул я и поднялся в спальню.
Джимми и Билли сильно пожалеют, что сунулись ко мне домой. Неважно, кто их прикончит, – я или проклятие; в любом случае эту ночь им не пережить. И вряд ли об этом не знал инспектор, когда отправлял их за Елизаветой-Марией.
В спальне я достал из тумбочки «Рот-Штейр» и до упора оттянул головку затвора; миг спустя тот вернулся на место, с сочным металлическим клацаньем дослав патрон. Пристроив кобуру с пистолетом на пояс, я нацепил помочи, без которых рисковал оказаться со спущенными штанами, проверил «Цербер» в кармане пиджака и спустился на первый этаж.
– И не забудь прибраться в спальне, – напомнил дворецкому, поправлявшему перед зеркалом бакенбарды.
– Ни в коем случае, виконт, – кивнул Теодор со столь невозмутимым видом, словно это не он валялся пять минут назад на полу с дырой в голове.
Впрочем, пробившая лоб пуля не самое худшее, что ему довелось пережить, точнее, не пережить. Аггельская чума убивала не столь милосердно, как пятнадцать граммов свинца и меди.
До иудейского квартала я добирался пешком. Шел без лишней спешки, заранее обдумывая свои дальнейшие действия, снова и снова подбирая слова и аргументы, которые помогли бы разрешить дело без кровопролития. Но надежды на подобный исход, если начистоту, уже не оставалось.
Инспектор Уайт никогда не останавливался на полпути, а я не собирался идти у него на поводу и ставить на кон чужой игры собственную душу.
Елизавета-Мария?
О да, инспектор прекрасно знал, как зацепить человека за живое. Но он совершил большую ошибку, решив, что вот так запросто сумеет заставить меня плясать под свою дудку.
И я через полу пиджака нащупал кобуру с пистолетом.
Еще посмотрим, кто кого. Еще посмотрим…
Цирюльня ожидаемо встретила меня запертой дверью. Я постоял на крыльце, наблюдая за повседневной жизнью местных обитателей, затем приоткрыл ворота и настороженно шагнул в узкий проезд между домами. Там снял темные очки и прислушался, но ничего определенного помимо доносившегося с улицы гомона не уловил.
Стало страшно. Страшно и очень одиноко.
Но ненадолго – тяжесть вытащенного из кобуры «Рот-Штейра» позволила взять себя в руки и вернуть уверенность в собственных силах.
Я нужен инспектору, а вот он мне – нет.
Маленькое такое преимущество.
На заднем дворе никого не оказалось. С пистолетом в руке я подступил к распахнутой настежь двери цирюльни и заглянул в комнату. Там – никого.
Наугад закинул в рот леденец, тот оказался лимонным. Единственный лимонный на всю жестянку; такое вот везение.
«Кислятина…» – поморщился я и осторожно переступил через порог.
Стараясь не шуметь, добрался до спуска в подвал и замер рядом, не решаясь двинуться дальше.
«Ты знаешь где», – гласила записка. Я и в самом деле знал; знал, но никак не мог заставить себя сделать следующий шаг.
Если мне и суждено умереть не своей смертью, это случится в подвале.
Откуда такая уверенность? Простое предположение. Не зря же я терпеть не могу эти темные норы…
Впрочем, внизу меня ждала Елизавета-Мария, а значит, о страхах можно было позабыть.
Вперед!
Я вытер носовым платком вспотевшее лицо и начал спускаться по лестнице, никак не пытаясь скрыть свое появление. Без толку – сослуживцев в любом случае врасплох не застать, нечего даже пытаться.
И точно – только шагнул в освещенный парой керосиновых ламп подвал, сразу раздался окрик:
– Руки! – и Джимми выступил из темного угла с карабином на изготовку.
Билли вынырнул откуда-то с другой стороны и потребовал:
– Пистолет! На пол! Немедленно!
Я пропустил их распоряжения мимо ушей.
– Где девушка? – спросил, продолжая держать «Рот-Штейр» в опущенной руке.
Джимми закашлялся, сплюнул под ноги мокроту и прошипел:
– Если ты немедленно не уберешь ствол…
– Стой! – одернул его напарник, на круглом лице которого играла непонятная полуулыбка-полуухмылка. – Стой, Джимми! Не торопись. И ты, Лео, не нарывайся. Давай начнем все сначала.
Билли казался слишком уж невозмутимым для ситуации, в которой оказался; это сбивало с толку и мешало сосредоточиться. А вот его рыжий приятель, напротив, накрутил себя до предела.