Сияющий вакуум (сборник)
Шрифт:
По законам артезианства, подобно пророку, нельзя пить вино, можно иметь много жен, нельзя назначать праздники и выделять особые дни. Необходимо возлюбить самого себя, и жизнь свою, и дела свои пуще всего прочего, но через любовь эту принять мир Божий до конца и с послушанием:
Законы Первого и Второго круга повелевают более всего беречь собственную жизнь, и, защищая ее, таким образом защищать жизнь мира.
«Кто же лучше позаботится о жизни твоей, нежели ты сам? Это равно касается как жизни телесной откровенной, так и жизни духовной скрытой. Обе жизни следует беречь для Бога Ахана,
Каждый третий москвич к этому времени уже принял простые и ясные законы Второго круга.
Сообщив следователю, что все делает по вере своей, Филипп немного погрешил против истины. Как истинный артезианец, он действительно не пил вина и не отмечал никаких юбилеев, но от сигареты или банки хорошего пива обычно не отказывался, иногда баловался и травкой, а также, вопреки законам Второго круга, к жене своей относился с излишним уважением — он частенько пользовался советами этой умной женщины и в благодарность разрешал ей ходить без паранджи.
Когда он все рассказал, Земфира зарыдала. На протяжении часа женщина рвала на себе волосы, плакала и причитала, затем она решительным движением разорвала платье и опустилась на колени перед мужем. Умная женщина потребовала вернуть правительству то, что досталось незаконно.
Филипп отрицательно покачал головой. У него сильно болело левое ухо, перед глазами все еще стояло прямоугольное светлое пятно на обоях, и он еще чувствовал едкий запах чужих сигарет.
— Не могу вернуть, — пояснил он, — вернуть — значит покончить с собой, а законы Второго круга не разрешают самоубийства!
После этих слов женщина вдруг прекратила истерику и жестким голосом сказала:
— Дура я. Ничего не надо возвращать. Будь с тем, что тебе дано, и Ахан смилостивится над тобою, что бы ты ни совершил.
Целый месяц Филипп, ходил на допросы как на работу. Возвращаясь домой, он вынимал из почтового ящика очередную повестку на завтра. Но человеку с неприятными глазами так и не удалось добиться от шофера правды. Не помогла даже провокационная таблетка суперпрепарата, снимающего абсолютно любую боль. Филипп демонстративно отказался От дефицитного лекарства, способного сейчас же избавить его от мучений. Он вообще всем своим видом показывал, что прекрасно себя чувствует. Усомнись хозяин кабинета хоть на одно мгновение, и все погибло.
— Ну что ж, сегодня у нас с вами была последняя беседа, — наконец сказал человек с неприятными глазами. — Если вы что-то скрыли от нас, Филипп Аристархович, то сами и виноваты. Вы, надеюсь, понимаете: в любом случае мы вынуждены принять некоторые меры предосторожности.
— Посадите меня в тюрьму?
— Посадить мы вас не можем, — возразил хозяин кабинета. — В чем вы, собственно, виноваты? А ни в чем! Мы, Филипп Аристархович, в подобных случаях поступаем значительно гуманнее.
В эту последнюю встречу следователь выкурил столько сигарет, что, прежде чем подписать пропуск на выход, разгоняя руками клубы черного дыма, долго шарил по столу, не в силах найти перо. Получая подписанный листок, Филипп понял, что приговорен.
Филипп Костелюк не ошибся: в течение трех следующих дней в него дважды стреляли. Но оба раза неудачно. В первый раз разрывная пуля раздробила оконный шпингалет, во второй — продырявила рубашку и задела кожу на животе.
Нужно было бежать. Но куда? При помощи спутников-шпионов, способных точным ударом лазера проникнуть в игольное ушко, его в считанные минуты обнаружат. Найдут и убьют. В любой точке планеты. Если он побежит, то не станут они экономить и стрелять пулями. Направленный луч лазера, способный убить будущего ребенка в самый момент зачатия, настигнет его, где бы он ни был. Оставалось только одно: бежать в будущее.
БЕГСТВО СКВОЗЬ ВРЕМЯ
Установленная на бетонном полу среди побитых казенных грузовиков самодельная машина времени походила на огромного младенца-олигофрена.
Было еще утро, ледяной московский ливень колотился в грязную полоску стекла, Прижимая к уху телефонную трубку, в которой раздавались всхлипывания его жены Земфиры, Филипп Костелюк смотрел сквозь это стекло, навсегда прощаясь с городом, где прожил сорок лет.
— Останься, — рыдала Земфира в трубку. — Возьми меня с собой!
— Ты знаешь, агрегат не выдержит двоих. Если я останусь, они меня рано или поздно все равно прикончат. Прощай!
Сквозь стекло он увидел, как подъехала машина, как из нее выскочили вооруженные люди в черных дождевиках. Кричащая телефонная трубка легла рядом с аппаратом. Филипп Костелюк надавил рукоять, включая фазу.
На скорую руку сляпанная из отходов и обломков одноразовая машина времени затряслась. В оцепенении Филипп замер среди гаража. Перед тем как его взяли на престижную работу в мэрию, он проработал здесь несколько лет. Валялись разбросанные по бетонному полу рваные чертежи, окурки, стояли пустые бутылки. Ацетиленовая горелка мерцала под желтой трубой водопроводного коллектора. Глаза цеплялись за каждый предмет: за треснутую фару грузовика, за черный телефонный аппарат, за фанерную перегородку, обклеенную порнографическими картинками, цветными этикетками и портретами президентов. Телефонная трубка рыдала голосом Земфиры:
— Возьми меня с собой!
Ностальгическое оцепенение продолжалось не более секунды, следовало поторопиться. Автоматные очереди уже крушили замки на железных дверях гаража. Он забрался в машину, привязал себя к старенькому креслу резиновыми шлангами. Агрегат усиленно задышал, когда нога Филиппа надавила педаль.
— Ну, — прохрипел он, не выпуская из зубов дымящуюся сигарету. — Ну, поехали!
В это мгновение он отчетливо увидел, как от стены отделилось розовое пятно. Пятно, медленно сгущаясь и приобретая очертания человека, поплыло к грузовику и вдруг пропало, растаяло без следа.
Он успел еще заметить ворвавшиеся в гараж черные дождевики. Автоматная очередь полоснула по бетону. Нога в грубом солдатском ботинке надавила сильнее, и красные кирпичные стены вокруг распались. Машина пошла в будущее.
Рука в кожаной шоферской перчатке без пальцев потянула рычаг. Фигуры в дождевиках размазало по пространству гаража, расплескало, как детскую акварель по грубой бумаге. В последний миг он успел сплюнуть горящую сигарету, и та упала куда-то на пол, поджигая дорожку пролитого бензина.