Скала прощания
Шрифт:
— Они меня выгнали из Хетстеда, — бормотала Схоуди. — Моя собственная семья с соседями. Говорили, что я ведьма, что я налагаю проклятия на людей. Выгнали меня. — Она начала отвратительно всхлипывать. Когда она снова заговорила, слова ее были неясны из-за слез. — Я им п-п-показала. Когда отец заснул пьяный, я заколола мать его ножом, и вложила нож ему в руку. Он убил себя. — Ее смех был горек, но лишен раскаяния. — Я всегда умела видеть то, чего не видели другие, и думать о том, о чем другие не смели. Потом, когда долгая зима пришла и не уходит, я смогла делать многое. Сейчас я могу делать то, чего другие не могут. — Голос ее звучал победоносно. —
Пока она говорила, ее холодная рука как бы невзначай скользнула в вырез его рубашки и поглаживала его по груди, как ласкают собачку. Ветер утих, и в ужасающей тишине, которая за этим последовала, он вдруг осознал, что его друзей забрали. Никого не было в этой темной комнате, только Схоуди и Саймон.
— Но тебя я оставлю, — проговорила она. — Тебя я оставлю для себя.
Глава 15. В БОЖЬЕЙ ОБИТЕЛИ
Отец Диниван копался в своей еде, как бы пытаясь обнаружить среди оливковых косточек и хлебных крошек в чаше какое-то послание, способное помочь ему. По всему столу были расставлены яркие свечи. Голос Прейратса был громким и резким, как медный гонг.
— ..Видите ли, ваше святейшество, все, чего хочет король Элиас, — это принятие вами того факта, что Мать Церковь может заниматься духовной жизнью людей, но она не имеет права вмешиваться в то, как их законный монарх распоряжается их телесной оболочкой. — Безволосый поп улыбнулся, необычайно довольный собой. Сердце Динивана упало, когда он увидел, что Ликтор скучно улыбается в ответ. Конечно, Ранессину известно, что Элиас таким образом практически провозглашает, что Божественный пастырь на земле имеет меньше прав на власть, чем земной монарх. Почему он сидит и молчит?
Ликтор неторопливо кивал. Он посмотрел через стол на Прейратса, потом бросил мимолетный взгляд на герцога Бенигариса, нового повелителя Наббана, который несколько нервничал под изучающим взглядом Ликтора и поспешно утирал жир с подбородка расшитым рукавом. Этот пир накануне праздника Лафмансы обычно считается официальной религиозной церемонией. Диниван знал, что хотя Бенигариса посадил на герцогский престол повелитель Прейратса Элиас, в этот момент герцогу хотелось бы побольше церемонии и поменьше конфронтации.
— Верховный король и его посланник Прейратс желают всего наилучшего Матери Церкви, святейшество, — сказал Бенигарис хрипло, не в силах выдержать взгляда Ранессина, как будто он видел в нем осуждение содеянного им — убийства отца, о котором ходили слухи. — Нам следует прислушиваться к тому, что говорит Прейратс. — Он снова обратился к еде, находя более приятной общение с ней.
— Мы обдумываем все, предлагаемое Прейратсом, — мягко ответил Ликтор. За столом снова наступило молчание. Толстый Веллигис и другие члены канцелярии снова обратились к своим тарелкам, явно довольные, что противостояние, которого так долго опасались, кажется, преодолено.
Диниван обратил взгляд к остаткам своего ужина. Молодой священнослужитель, прислуживавший ему, наполнил его кубок водой: казалось разумным в эту ночь избегать употребления вина, — и протянул руку за тарелкой, но Диниван жестом удержал его. Нужно было иметь под рукой что-то, на чем можно сосредоточить внимание, чтобы не смотреть на источающего
Рассеянно катая по столу хлебные крошки, Диниван поражался тому, как неотделимо в этом мире великое от обыденного. Этот ультиматум короля Элиаса и ответ Ликтора когда-нибудь будут рассматриваться как событие необычайной важности, подобное акту Ларексиса Третьего, Ликтора Матери Церкви, который объявил императора Сулиса еретиком и отступником и отправил этого достойнейшего человека в ссылку. Но даже во время того памятного события, размышлял Диниван, наверное, нашлись священники, которые потирали носы, или устремляли взоры в потолок, или молча стенали по поводу боли в суставах — так же, как Диниван сейчас копается в остатках ужина, а герцог Бенигарис рыгает и ослабляет ремень на поясе. Да, такими люди и останутся навсегда: смесью обезьян и ангелов, их животная натура будет противиться рамкам, налагаемым цивилизацией, вне зависимости от того устремлены ли их помыслы в рай или в ад. Это вообще-то забавно… во всяком случае должно быть забавным.
Когда эскритор Веллигис попытался начать более спокойную застольную беседу, Диниван вдруг почувствовал странную дрожь в пальцах: стол слегка подрагивал под его руками. Землетрясение, — было его первой мыслью, но оливковые косточки на тарелке начали постепенно сходиться вместе, образуя перед его удивленными глазами руны. Он, потрясенный, поднял голову, но, казалось, никто больше за банкетным столом не заметил ничего необычного. Веллигис продолжал бубнить, его толстое лицо лоснилось, остальные гости с притворным интересом прислушивались к нему.
Остатки пищи на тарелке, сползаясь, как насекомые, сложились в два слова насмешки: Свинья со свитком. Ему стало не по себе, он поднял взгляд и встретился с черными акульими глазами Прейратса. На лице алхимика читался нескрываемый восторг. Один из его белых пальцев размахивал над столом, как будто писал что-то в воздухе. Потом он вдруг заработал всеми своими щупальцами одновременно, и все крошки и косточки на тарелке Динивана рассыпались как бы оттого, что рассеялись силы, их соединившие.
Рука Динивана невольно потянулась к цепи под сутаной, на которой висел тайный свиток; улыбка Прейратса исполнилась почти детского удовольствия. Диниван почувствовал, как тает его привычный оптимизм под действием несомненной уверенности красного священника. Он вдруг осознал, какой тонкой и непрочной тростинкой является его собственная жизнь.
— ..Я предполагаю, что они не представляют настоящей опасности, — продолжал болтать Веллигис, — но это ужасный удар по достоинству Матери Церкви. То, что эти варвары устраивают самосожжения на общественных площадях — это ужасный удар, как бы вызов церкви! Это какое-то заразительное безумие, говорят, разносимое вредным воздухом. Я теперь не выхожу без платка, прикрывающего нос и рот.
— Но возможно, огненные танцоры и не сумасшедшие, — сказал Прейратс как бы между прочим. — Возможно, их видения более… реальны… чем вам хотелось бы думать.
— То есть… то есть… — забрызгал слюной Веллигис, но Прейратс не обращал на него внимания, его бесстыдно пустой взгляд, был все еще устремлен на Динивана.
Он не боится теперь зайти слишком далеко, подумал Диниван. Осознание этого показалось ему невыносимым. Его уже ничто не связывает. Его ужасное любопытство перешло в безграничный и ненасытный голод.