Скала прощания
Шрифт:
Во время долгого дневного пути Кадрах позволил расстоянию между ним и его спутниками постепенно сократиться, пока, наконец, они снова не поехали почти бок о бок. Эта уступка, однако, не развязала его язык, хотя он, казалось, прислушивается к вопросам Мириамели и рассказам Динивана о землях, по которым они проезжали. Но в разговор он не вступал.
Покрытое облаками небо стало оранжевым, а солнце светило им в глаза, когда они подъезжали к городским стенам Гранис Сакрана — месту, выбранному Диниваном для ночлега. Город размещался на утесе над Прибрежной дорогой.
К изумлению путешественников, конный отряд стражников, опрашивающий входящих, встретил их у широких ворот. Это были не местные солдаты, а облаченные в доспехи воины со знаком Золотого зимородка королевского дома Бенидривинов. Когда Диниван назвал имена: Кадрах и Малахиас, им было велено ехать дальше и переночевать в другом месте.
— Почему это? — спросил возмущенный Диниван.
Робкий стражник смог лишь упрямо повторить приказ.
— Тогда дай мне поговорить с твоим сержантом.
Появившийся сержант повторил слова своего подчиненного.
— Но почему? — спросил священник с горячностью. — Чей это приказ? Здесь что, чума или что-нибудь подобное?
— Нечто подобное, — сказал сержант, озабоченно почесывая свой длинный нос. — Это по приказу самого герцога Бенигариса, так, во всяком случае, я понимаю. У меня на приказе его печать.
— А у меня печать самого Ликтора Ранессина, — заявил Диниван, достав из кармана перстень и показывая его кроваво-красный рубин сержанту. — Знайте, что мы едем по святому делу в Санкеллан Эйдонитис. Здесь чума или что? Если воздух здесь не опасен и вода не заражена, мы остановимся здесь на ночь.
Сержант снял шлем и пристально посмотрел на перстень Динивана. Когда он поднял глаза, его грубое лицо было все еще озабоченным.
— Как я уже говорил, ваше святейшество, — начал он огорченно, — это вроде чумы: они ведь сумасшедшие, эти огненные танцоры.
— Что это еще за огненные танцоры? — спросила Мириамель, не забыв изменить голос.
— Заклинатели судьбы, — мрачно ответил Диниван.
— Это еще не все, — сказал сержант, беспомощно разведя руками. Он был крупным человеком, широкоплечим, с мощными ногами, но выглядел совершенно растерянным. — Они же сумасшедшие, вся эта братия. Герцог Бенигарис велел нам… присмотреть за ними, что ли. Но нам нельзя вмешиваться; так я подумал, что мы хоть посторонних в город пускать не будем… — Он нерешительно остановился, смущенно глядя на перстень Динивана.
— Но мы не посторонние, и я как секретарь Ликтора не подвержен чарам подобных людей, — сказал Диниван сурово. — Поэтому пропусти нас, чтоб мы могли устроиться здесь на ночлег. Мы долго ехали и очень устали.
— Ладно, ваше святейшество, — сказал сержант и дал сигнал своим воинам отпереть ворота. — Но я не беру на себя ответственность.
— Мы все несем ответственность в этой жизни, каждый из нас, — серьезно сказал священник, потом смягчился: — Но Господь наш Узирис понимает тяжесть этой ответственности на плечах наших.
Он сделал знак древа, когда они проезжали мимо засуетившихся у ворот солдат.
— Что-то этот воин сильно расстроен, — заметила Мириамель, когда они оказались на центральной улице. У многих домов ставни были закрыты, но бледные лица выглядывали
— Не он один, — ответил Диниван, проезжая в тени высоких домов и магазинов. — Страх опутал весь Наббан, как чума.
— Страх приходит туда, где его ждут, — тихо промолвил Кадрах, но тут же отвернулся от их вопросительных взглядов.
Когда они достигли рыночной площади в центре города, они поняли причину такой противоестественной опустошенности улиц Гранис Сакрана. Толпа в шесть рядов окружала центр площади. Люди шептались и смеялись. Хотя последние отблески угасающего дня и согревали горизонт, по всей площади горели факелы, отбрасывая дрожащие тени на темные пространства между домами и освещая белые одежды огненных танцоров, которые раскачивались и кричали посреди площади.
— Их здесь не меньше сотни, а то и больше! — воскликнула удивленная Мириамель. Лицо Динивана было нахмуренным и озабоченным.
Из толпы в танцоров летели оскорбления, камни и грязь, но некоторые смотрели на кривляющихся внимательно и даже со страхом, как на зверя, к которому страшно повернуться спиной.
— Слишком поздно для раскаяния! — кричал один из танцоров, отделившись от своих товарищей, чтобы скакать вверх и вниз, как мячик, перед глазами первого ряда зрителей. Толпа откатилась назад, как от заразы. — Слишком поздно, — кричал он. Лицо его, лицо молодого человека с едва пробивающейся бородкой, расплылось в торжествующей улыбке. — Слишком поздно! Сны сказали нам это! Грядет Господин наш!
Другая одетая в белое фигура взобралась на камень в середине площади, призвав к молчанию своих товарищей. Зрители зашушукались, когда она откинула просторный капюшон, обнажив золотистые волосы. Женщина могла бы быть хорошенькой, если бы не выпученные глаза, обведенные белым, и не широкая застывшая ухмылка.
— Грядет пожар! — закричала она. Остальные танцоры запрыгали и заорали, затем притихли. Некоторые в толпе зрителей крикнули что-то оскорбительное, но сразу замолкли, когда она устремила на них свой горящий взор. — Не думайте, что вас это не коснется, — сказала она, и в неожиданно наступившей тишине слова ее прозвучали очень четко. — Огонь настигнет каждого — снег и лед, которые ознаменуют Великую Перемену. Господин наш не пощадит никого, кто не подготовился к приходу его.
— Ты святотатствуешь против нашего истинного Спасителя, ты, дьявольское отродье! — воскликнул Диниван, привстав в стременах. — Ты лжешь этим людям!
Несколько человек в толпе повторили его слова, и поднялся общий ропот. Женщина в белом повернулась и сделала знак кому-то из своих, стоявших рядом. Несколько сектантов стояли па коленях у ее ног как бы в молитве. Один из них поднялся и пошел через площадь, а она величественно стояла на камне, устремив свой сумасшедший взгляд на погружающееся в сумерки небо. Он возвратился через минуту, неся один из факелов, снятый со стены. Она взяла этот факел и подняла его над головой.