Скала Таниоса
Шрифт:
Ибо никто не забыл, с какой просьбой она в прошлый раз явилась сюда.
Это случилось больше двенадцати лет назад, сия дородная матрона была в ту пору совсем юной девушкой, и шейх немало удивился, когда она заявилась в замок, не сопровождаемая родителями, и настояла, чтобы он выслушал ее без свидетелей.
— Я пришла просить о милости, — сказала она тогда, — но мне нечего предложить взамен.
Просьба же оказалась не простая: ее дальний родич Бутрос, которому она была обещана в жены, сын тогдашнего престарелого кюре, отправленный на учение в монастырь,
— Этот Бутрос, должно быть, в рассудке помутился, если ради того, чтобы сделаться епископом, готов отказаться от такой красавицы, как ты, — без улыбки промолвил шейх.
— То-то и есть, я и сама так думаю, — с отменной решимостью подтвердила юная особа, если и порозовев, то самую малость.
— Так что же я, по-твоему, должен сделать?
— Нашему шейху нетрудно будет найти слова, чтобы убедить его. А я проведала, что Бутрос вместе со своим отцом как раз завтра собирается в замок…
Старик- бунав самом деле явился, опираясь на руку сына, и с гордостью пустился толковать шейху, как его мальчик блистал в учении, наставники его очень отличали, а один заезжий итальянец даже обещает ни больше ни меньше как отвезти его в папский град, в «Румиех», как звучит на их диалекте имя «Рим».
— Настанет день, — заключил он, — и в нашем селении будет кюре куда более достойный, чем ваш покорный слуга.
Старик ожидал, что в ответ лицо господина просияет, а с уст польются ободряющие речи. Но удостоился лишь сумрачного взора. За ним последовала долгая пауза, заведомо неприветливая. И наконец прозвучали такие слова:
— Когда твой долгий век подойдет к концу, буна,и ты нас покинешь, нам более не понадобится кюре.
— Как так?
— Это дело давным-давно решенное. Я вместе со своими домашними и арендаторами, короче, мы все решили принять ислам.
Тут шейх обменялся быстрым взглядом с теми четырьмя или пятью поселянами, что в этот момент находились подле него, и они все разом тотчас принялись скорбно качать головами.
— Нам бы не хотелось, чтобы это произошло при твоей жизни, ведь тем самым мы разбили бы твое сердце, но когда тебя уже не будет среди нас, храм переделают в мечеть, и кюре нам больше никогда не потребуется.
Молоденький семинарист был сражен наповал, ему показалось, что весь окружающий мир рушится у него на глазах. Но старый буна,видимо, не испытывал подобного потрясения. Он хорошо знал «своего» шейха.
— Что-то неладно, шейх Франсис?
— Да все неладно, буна!Стоит кому-нибудь из наших отправиться в Триполи, в Бейрут, в Дамаск, в Алеппо, как ему приходится терпеть притеснения, все придираются к нему: и одежду он носит не того цвета, и поворачивает направо, когда
— Страдания во имя святой веры угодны Господу, — воспламеняясь, заявил семинарист, — надобно быть готовым к любым жертвам, вплоть до мученичества!
— С чего бы нам умирать ради папской религии, если Рим и знать нас не желает?
— То есть как?
— У них нет ни капли уважения к нашим традициям. Вот увидите, наступит день, они до того дойдут, что станут присылать к нам холостых кюре, которые будут с вожделением пялиться на наших женщин, так что ни одна больше не осмелится пойти к исповеди, и бремя греха обрушится на наши головы.
Тут семинарист начал понимать, в чем состоит истинный предмет спора. И счел нужным привести свои доводы:
— Во Франции все священники воздерживаются от брака, это не мешает им оставаться добрыми христианами!
— Что во Франции, то и есть во Франции, а что у нас, то здесь! Наши кюре испокон веку женятся, и мы всегда отдавали им прекраснейших невест селения, чтобы они были при деле и на чужих жен не заглядывались.
— Среди мужчин встречаются такие, что умеют противостоять искушению.
— Они противостоят лучше, если рядом жена!
Присутствующие закивали тем усерднее, что теперь вполне поняли истинные намерения своего шейха, чьи предки во время оно приняли христианство именно затем, чтобы жить в ладу с верованиями своих подданных.
— Послушай, сын мой, — продолжал хозяин, — теперь я буду говорить с тобой без обиняков и ни единого из своих слов повторять не намерен. Если ты взыскуешь святости, то в твоем отце, даром что он женат, ее больше, чем в целом городе Риме; если ты хочешь послужить своему селению и пастве, тебе остается лишь следовать его примеру. Если же, напротив, твоя цель стать епископом, если твое честолюбие больше, чем это селение, тогда можешь отправляться хоть в Рим, хоть в Истанбул, куда угодно. Но знай, что, пока я не умер и не погребен, ноги твоей не будет здесь, в Горном крае.
Посчитав, что дискуссия зашла чересчур далеко, старый кюре решил привести ее к завершению:
— Что угодно нашему шейху? Ведь если мы пришли его повидать, то именно затем, чтобы просить совета.
— К чему расточать советы, если никто не желает к ним прислушаться?
— Говори, шейх, мы поступим так, как ты пожелаешь.
Все взоры обратились к Бутросу. Сей последний, подвергнувшись такому напору, был принужден кивнуть в знак согласия. Тогда шейх знаком подозвал одного из своих стражей, шепнул ему что-то на ухо. Тот исчез, чтобы через несколько минут возвратиться в сопровождении юной Саады и ее родителей.
В тот день будущий кюре покинул замок лишь после того, как был обручен по всей форме, с отцовским благословением. Ни слова более ни о продолжении учения в Риме, ни о том, чтобы стать епископом. Какое-то время он злился за это на шейха. Но стоило ему пожить семейно со своей хурийе,как он проникся к своему благодетелю безмерной признательностью.
На этот-то случай и намекнул шейх, когда супруга кюре в тот день заявилась к нему. А когда они остались один на один, высказался еще откровеннее: