Скала Таниоса
Шрифт:
Владетель Кфарийабды почувствовал себя одураченным. Он, который рассчитывал поставить бывшего управителя на место, добился, что теперь этот «вор» породнится с семейством патриарха, верховного правителя общины!
Что до Гериоса, он был уже не в состоянии рассуждать, пользуясь понятиями прибыли и убытка. Он не отрывал глаз от серой лошади патриарха, трусившей неторопливой рысцой, и в голове его колом торчала, терзая нестерпимой мукой, единственная мысль. Из его груди вырвались три слова:
— Таниос покончит с собой!
Шейх слов не расслышал. Так, какое-то мрачное бормотание. Он смерил своего управителя взглядом с головы
— От тебе разит араком, Гериос! Уходи отсюда, исчезни! И не возвращайся, пока не протрезвишься и не надушишься!
С тем господин, пожав плечами, отправился в свою опочивальню. Он снова почувствовал себя будто оглушенным, больше всего на свете хотелось хоть ненадолго прилечь.
В то же самое мгновение Ламиа расплакалась. Она и сама не смогла бы объяснить почему, но была уверена, что эти слезы недаром. Наклонясь, она выглянула в окно и увидела удаляющийся кортеж прелата.
Не в силах более ждать, она решила отправиться за новостями в Залу с колоннами. Покуда патриарх был там, она предпочитала не показываться, зная, что у него никогда душа к ней не лежала и что на шейха он тогда взъелся из-за нее: она боялась, что при виде нее он разозлится, а последствия могут выйти такие, каких Таниос не перенесет.
Автор «Горной хроники» полагает, что предосторожность была тщетной: «Само рождение этого мальчика по понятным причинам всегда являлось для нашего патриарха фактом недопустимым… Как же он мог просить для него руки той девушки?»
Когда Ламиа проходила по коридору, ведущему из крыла, занимаемого управителем, в центральную часть замка, ее посетило странное видение. Ей показалось, что в дальнем конце узкого перехода мелькнул силуэт Гериоса, бегущего с ружьем в руках. Она ускорила шаг, но он уже скрылся из глаз. Впрочем, она не вполне была уверена, что это он, ведь долго ли обознаться в потемках. С одной стороны, ей представлялось, что это точно был ее муж, но она не могла бы сказать, по какому признаку, по какому жесту она его узнала, — в конце концов, они прожили вместе больше двадцати лет, как бы она могла ошибиться? С другой стороны, манера нестись сломя голову столь мало напоминала ее супруга, исполнявшего свои обязанности в этом замке с таким торжественным подобострастием, такой серьезностью, запрещавшего ей даже смех, коим она могла бы уронить свое достоинство. Торопиться он мог, да, но бежать? Да еще с ружьем?
Добравшись до Залы с колоннами, она застала ее опустевшей, хотя всего несколько минут назад там кишели посетители. И во внутреннем дворе ни души…
Выйдя на крыльцо, она, как ей померещилось, вновь увидела Гериоса, но он тотчас пропал среди деревьев. Видение было еще стремительней, еще мимолетнее предыдущего.
Надо ли ей побежать следом? Она уж было начала подбирать подол платья, но после, раздумав, вернулась к себе. Окликнула Таниоса, не дожидаясь ответа, взобралась по ступенькам маленькой лестницы, что вела к нише, где он спал, и потрясла его:
— Вставай! Я видела твоего отца, он мчался с ружьем как безумный. Ты должен его догнать!
— А патриарх?
— Понятия не имею, мне еще никто ничего не говорил. Но поторопись, догони отца, он, наверное, знает, он тебе скажет.
Что еще он мог сказать? Ламиа уже поняла. Тишина. Пустой замок. Ее муж, убегающий куда-то.
Дорога, по которой, как она видела, бежал и где скрылся Гериос, была самой пустынной
Ринувшись за ним вслед, Таниос тщетно искал его глазами всякий раз, когда был принужден остановиться, вцепившись в какой-нибудь выступ обрыва. Лишь в последний миг он его увидел, в самый последний, когда уже не мог ничему помешать, только охватить взглядом всю сцену — людей, животных, их жесты и выражение лиц: да, он ясно видел патриарха, ехавшего верхом на лошади впереди своего эскорта — дюжины всадников и такого же числа пеших. А за скалой — Гериоса с непокрытой головой, вскинувшего ружье к плечу.
Раздался выстрел. Грохот, эхо которого подхватили горы и долины. Настигнутый пулей в лоб, между бровей, патриарх рухнул, точно подрубленный ствол. Его конь, обезумев, галопом помчался вперед, сбросив всадника и протащив его еще два-три шага по земле.
Гериос вышел из своего укрытия — плоской отвесной скалы, воткнутой в землю наподобие гигантского стеклянного осколка, — с того дня эту скалу прозвали Засадной. Ружье он, сдаваясь, поднял обеими руками над головой. Но спутники прелата, вообразив, что на них напала засевшая в укрытии банда разбойников, пустились наутек обратно, к замку.
А убийца остался один посреди дороги, все еще с поднятыми руками, держа в них ружье, посверкивающее красноватыми бликами, дар «консула» Великобритании.
Тогда к нему подошел Таниос, взял его за локоть:
— Байе!
«Отец!» Годы минули с той поры, когда Таниос называл его так. Гериос с благодарностью глядел на свое дитя. Ему пришлось превратиться в убийцу, чтобы снова заслужить это слово. Байе!В это мгновение он ни о чем не жалел и ничего больше не желал. Он отвоевал свое место, свою честь. Преступление искупило его жизнь, теперь оставалось искупить преступление. У него не было иного выхода, как только сдаться властям и с достоинством встретить наказание.
Он опустил ружье наземь с такой осторожностью, словно опасался поцарапать. Затем повернулся к Таниосу. Хотел сказать, по какой причине убил. Но не произнес ни звука. Горло сжало, речь изменила ему.
Тогда он на краткий миг прижал юношу к груди. Потом, отвернувшись от него, шагнул в направлении замка. Но Таниос не отпускал его руки:
— Байе!Останемся вместе, ты и я. В этот раз ты решил быть на моей стороне, я больше не отпущу тебя к шейху!
И Гериос уступил. Они свернули с дороги, выбрав крутую тропинку, ведущую вниз, в долину. Позади них, со стороны селения, доносился и нарастал шум. Но они, скатываясь с горы от дерева к дереву, от утеса к утесу, цепляя ногами колючий кустарник, не слышали уже ничего.