Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Шрифт:
Может, от голода у него помутилось в голове? — подумала она.
Весь класс удивлялся триумфальной улыбке Зеленоглазки; шептались, что она должна быть замешана в этом «коварстве и любви». Наконец все выяснилось! С незапамятных времен еще не случалось, чтобы что-то могло остаться тайной в школе. Верные подруги Баси провели следствие, долгое и терпеливое. Сестра Зыгмунта, лупоглазая девчонка из четвертого класса, выдала тайну за двенадцать шоколадок. Множество сердец содрогнулось от возмущения, когда стало известно, что Зеленоглазка написала письмо несчастному поэту и передала ему через его лупоглазую сестру. В этом письме она жестоко высмеяла его безумную любовь к Басе и вместе с отравленными цветами слов послала ему собственное — видимо, зеленое —
— Если я захочу, то и Юлиуш будет лежать у моих ног! |
Это было красиво сказано, почти как в театре, но каждое слово было с червоточиной.
Бася, узнав об этом, посмотрела на нее свысока, с царственным равнодушием.
— Эта пани коллекционирует хлам! — сказала она.— Все бывшее в употреблении...
— Здорово ты ей сказала! — решил весь класс.— В самую точку!
Тихая война с ураганными залпами взглядов, ранящая презрением, продолжалась. Тем временем приближались именины директрисы школы, дамы весьма почтенной и всеми любимой. Этот день всегда отмечали чрезвычайно торжественно: музицированием, пением и декламацией, но венцом торжества всегда были живые картины. Почтенная дама обычно битых четыре часа смотрела и слушала все это, и ее сердце переполнялось волнением и радостью, а голова — трехдневной мигренью. Ведь этот праздник предоставлял возможность публично показать себя во всей красе школьным талантам, среди которых было семь соловушек, восемь отличных декламаторш, четыре пианистки и две такие, которые умели до седьмого пота мучить скрипку. Пот стекал по этому изящному музыкальному инструменту, а струны жутким блеянием оповещали пораженный мир о том, что сделаны они из бараньих кишок. Каждый талант жаждал показать себя в этот радостный день. Примадонной торжества была, однако, Зеленоглазка. Никто не мог соперничать с этой девочкой, красивой, как статуя. У нее не было никаких талантов: кошка пела лучше нее, а глухонемой выразительней декламировал, но в живых картинах она была непревзойденной. И класс охватило глухое беспокойство. Без нее нельзя обойтись, без этой предательницы! Кто заменит ее в торжественном представлении, задуманном учительницей литературы? Посреди сцены, на возвышении, должно было неподвижно стоять божество с пылающим факелом в руке; одна из артисток, глядя на него, должна была на коленях прочитать стихотворение, после чего божество, которому полагалось быть невыразимо прекрасным, склонит перед директрисой «факел просвещения», как солдат склоняет знамя перед вождем. Никто иной не мог быть божеством, только она, Зеленогдазка... Все знали об этом, и она знала. Уголком глаза она издевательски смотрела на группки, которые совещались шепотом. Она прекрасно понимала, что козы должны прийти к возу.
Они пришли, с трудом выговаривая слова:
— Ты будешь божеством?
— Не знаю... Я подумаю...— ответила она пренебрежительным тоном.
— Ты должна!
— Вовсе не должна и поступлю так, как захочу.
Девочки почти плакали.
Зеленоглазка решила жестоко играть перепуганными сердцами всего класса, однако вдруг, после разговора с учительницей, изменила намерение.
— Я буду божеством! — милостиво объявила она.
Никто не мог понять, откуда эта неожиданная снисходительность, потому что никто не знал, что учительница сказала ей:
— Ты станешь неподвижно, а перед тобой встанет на колени Бася Бзовска.
— Бася? — воскликнула Зеленоглазка.
— Что тебя удивляет? Бася прекрасно декламирует...
— Я не удивляюсь, я очень радуюсь!
О, превратности судьбы!
Басе было абсолютно безразлично, перед кем преклонить колена. Вызванный срочной эстафетой Шот деловито и умело проводил репетиции и руководил «толпой». Этот театр живо напоминал сумасшедший дом, а это значит, что он только немного отличался от настоящего театра.
Представление было замечательное. Многие плакали. Вся публика была страшно довольна.
Дрожь пробежала по залу, когда уже отзвучало высокое кошачье пение и когда все бараньи кишки скрипок выплакали свои жалобы. Сейчас состоится торжественный финал. Когда поднялся занавес, зал был ослеплен. Зеленоглазка излучала величие, в ее глазах сверкали зеленые молнии, на лбу лежала печать королевской гордыни. Она была облачена в свободно спадающие одежды. Бася, покорно стоя на коленях, умоляюще воздела к ней руки и продекламировала:
— «Ты распространяешь свет, о достойная пани, ты ведешь нас из мрака навстречу заре, ты своим факелом отгоняешь прочь тьму, направляя нашу поступь к истине!»
— Опустить факел! — резким шепотом приказал Шот из-за кулис.
Зеленоглазка же, глядя на покорную Басю, упивалась своим триумфом. Ослепленная гордыней, совершенно забыла о роли. Услышав пронзительный приказ Шота, она опустила пылающий факел так быстро...
Крик ужаса раздался в битком набитом зале. Почтенная директриса потеряла сознание. Девочки плаксиво запищали. Свободно спадающие одежды божества просвещения запылали живым огнем.
— Горит, горит! — крикнули в отчаянии сто голосов.
В зеленых глазах божества замелькал смертельный страх. Все словно остолбенели, никто не бросился на помощь. Нет! Не все... Бася вскочила с колен кошачьим движением и, обжигая руки, начала с каким-то бешенством срывать с божества горящие одежды. Она сорвала занавес и стала душить огонь.
— Пан Шот! — закричала она пронзительно.
Шот выскочил из-за кулис и, молниеносным движением сорвав с себя фрак, благородно использовал его для тушения пожара, после чего, подхватив несчастливое божество на руки, унес его со сцены.
Бася стояла на сцене, бледная и тяжело дышащая. С удивлением она смотрела на свои руки, словно бы хотела установить, отчего это они так страшно, горят.
Голос с того света
Две недели спустя обожженная Зеленоглазка пришла к обожженной Басе. Она робко приблизилась и без единого слова протянула ей руки. Печальные глаза Баси просветлели. Ее руки еще были забинтованы, и поэтому она очень медленно подняла их, чтобы обнять Ванду, рыдающую на ее груди.
— Перестань, перестань,— говорила Бася.— А то и я заплачу.
Угроза была близка к исполнению, потому что слезы уже начинали течь сами.
Зеленоглазка объявила Басе, что обязана ей жизнью и что никогда этого не забудет. Бася сочла это преувеличением и сослалась на долг ближнего, обязанного гасить легкомысленных особ, которые стремятся зажарить из себя бифштекс по-английски. Зеленоглазка, стараясь на деле доказать, что она придерживается другого мнения, осторожно взяла Басины руки и неожиданно поднесла их к губам. Лицо Баси залилось пурпурным румянцем, словно это она, в свою очередь, собралась сгореть в огне. Моментально обе открыли слезопроводы и лили слезы всласть. В том очищающем огне родилась, как саламандра, крепкая дружба на жизнь и на смерть, потому что нелегко выдумать что-то еще, кроме жизни и смерти. Если бы было можно сиДу клятв й поцелуев превратить в энергию, ее хватило бы на перегон локомотива от Варшавы до Отвоцка.
Когда сердца успокоились, а души сложили крылья, как
птицы после трудного перелета, Зеленоглазка тихонько сказала:
— Ты простишь меня за Зыгмунта?
— Зыгмунт для меня пустое место! — ответила Бася тихим голосом.
— А я думала... О, как это хорошо! Для меня тоже... Это стихоплет! Ты знаешь, в кого он сейчас влюблен?
— Мне все равно. И знать не желаю. Так в кого же?
Зеленоглазка прошептала какую-то фамилию, встреченную
взрывом смеха...
Только пани Таньска была не в восторге от героического поступка Баси, зная Зеленоглазку по рассказам. Она сухо сказала: