Скандал в семействе Уопшотов

Чивер Джон

По ней устроили скромную панихиду в похоронном бюро в Партении. Помещение, где стоял ее монументальный гроб, было залито мягким светом и обставлено как коктейль-холл, а музыка электрооргана была совершенно такой же, какую можно услышать в гостиничном ресторане где-нибудь в Кливленде. Оказалось, что у Гертруды Локкарт в Проксмайр-Мэноре не было ни одного друга. Мужу удалось собрать лишь горсточку почти незнакомых людей, с которыми они встречались во время морских путешествий. Локкарты каждую зиму совершали двухнедельное плавание по Карибскому морю, и на траурной церемонии присутствовали Робинсоны с дизель-электрохода "Гомерик", Говарды с "Юнайтед Стейтс", Грейвли с "Грипсхолма" и Леонарды с "Бергенсфьорда". Священник произнес несколько проникновенных слов. (Слесари, электрики, механики и водопроводчики,

которые были повинны в ее смерти, не присутствовали.) Во время краткой речи священника миссис Робинсон (пароход "Гомерик") разразилась горестными рыданиями, не имевшими никакого отношения к данному случаю. Она громко стонала, раскачивалась из стороны в сторону на стуле, судорожно всхлипывала. Миссис Говард и миссис Леонард, а затем и мужчины тоже начали всхлипывать и причитать. Они плакали не от скорби по Гертруде - они ее почти не знали. Они плакали оттого, что поняли, каким горьким разочарованием была наполнена вся ее жизнь.

Мелиса, ехавшая тем же утренним поездом, который увозил останки миссис Локкарт на ее родину, в Индиану, ничего этого, конечно, не знала.

У Гертруды Бендер, с которой Мелиса сидела в вагоне, были крашеные золотистые волосы, столь тщательно и искусно уложенные на затылке, что Мелиса недоумевала, как ей удалось этого достигнуть. Она была в мехах под цвет волос, на запястье позвякивали шесть золотых браслетов. У этой хорошенькой и пустой женщины была непререкаемая власть, которую дает большое богатство, и говорила она резким и громким голосом. Она рассказывала о своей дочери Бетти.

– Она беспокоится об уроках в школе, но я ей говорю: "Бетти, - говорю я, - об уроках не беспокойся. Уж не думаешь ли ты, что я добилась теперешнего положения благодаря тому, чему научилась в школе? Заботься о своей фигуре и учись хорошим манерам. Только это и имеет значение".

Напротив Мелисы сидела старая дама, которая склонила голову под тяжестью шляпы, отделанной матерчатыми розами. Места по ту сторону прохода занимала семья - мать с тремя детьми. Они были бедняками, об этом свидетельствовали их дешевая поношенная одежда и изнуренное лицо женщины. Один из ребят был болен, он лежал на коленях у матери и сосал большой палец, Мальчику могло быть года два или три; но трудно было сказать точно, сколько ему лет, такой он был худой и бледный. У него были язвочки на лбу и на тоненьких ножках, а вокруг рта - глубокие складки, как у взрослого. Он казался больным и несчастным, но в то же время настойчивым и упрямым, словно сжимал в кулаке обещание чего-то неожиданного и праздничного, от чего он не отступится, несмотря на свою болезнь и на незнакомую обстановку поезда. Он громко сосал палец и вовсе не собирался покидать то место, которое досталось ему в жизни. Мать склонилась над ним, как, наверно, делала это, когда кормила его грудью, и напевала ему колыбельную песню, а поезд меж тем проезжал Партению, Гейтсбридж, Таксон-Вэлли и Токинсвилл.

– Не понимаю людей, которые перестают заботиться о своей внешности, когда их к этому никто не вынуждает, - начала Гертруда.
– Я хочу сказать, разве можно быть похожей на огородное пугало? Возьмите, например, Молли Синглтон. По субботам она приходит вечером в клуб в толстых очках и в безобразном платье и удивляется, почему ей там не весело. Незачем ходить на вечера, если ты на всех наводишь тоску. Я, конечно, знаю, что я уже не девочка, но со мной все-таки танцуют те, с кем я хочу танцевать, и я люблю нравиться молодым людям. Приятно видеть, как они петушатся. Просто удивительно, чего только мы не можем сделать, если захотим. Подумайте, один рассыльный из бакалейной лавки написал мне любовное письмо. Чарли я, конечно, ничего не скажу, никому не скажу: ведь бедный мальчик может потерять работу, - но какой смысл жить, если по тебе время от времени кто-нибудь не сохнет?

Мелиса была ревнива. Захвативший ее поток чувств был явно нелеп, но сила его от этого не уменьшалась. Она уже безотчетно убедила себя в том, что Эмиль ее обожает, и мысль, что он обожает многих других, что, может быть, в списке его привязанностей она стоит самой последней, потрясла ее. Это была бессмыслица, но она соответствовала истине. Казалось, он стал средоточием всех ее помыслов, и она инстинктивно чувствовала,

как много для нее значит его восхищение. Сознание, что она вообще придает значение его ухаживаниям, было для нее бесконечно унизительно, и все же это сознание продолжало ее мучить.

Она уехала из Нью-Йорка днем и, вернувшись домой, позвонила в бакалейную лавку Нэроби. Заказала буханку хлеба, чеснок и цикорий - все это было ей не нужно. Через пятнадцать или двадцать минут он был тут как тут.

– Эмиль, - сказала она.

– Да?

– Вы когда-нибудь писали миссис Бендер?

– Миссис - как?

– Миссис Бендер.

– Я вообще не писал писем с прошлого рождества. Мой дядя прислал мне тогда десять долларов, и я поблагодарил его письмом.

– Эмиль, вы должны знать, кто такая миссис Бендер.

– Нет, не знаю. Она, наверно, покупает бакалею в другом месте.

– Эмиль, вы говорите правду?

– Конечно.

– Ах, в какое дурацкое положение я себя ставлю, - сказала Мелиса и заплакала.

– Не огорчайтесь, - сказал Эмиль.
– Пожалуйста, не надо! Вы мне очень нравитесь, по-моему, вы очаровательны, но я не хотел бы, чтобы вы из-за меня огорчались.

– Эмиль, в субботу я поеду в Нантакет, чтобы запереть тамошний дом. Хотите поехать со мной?

– Вот так раз, миссис Уопшот, - сказал он.
– Я не могу этого сделать, то есть я хочу сказать - я не знаю.

Уходя, он опрокинул стул.

Мелиса никогда не видела миссис Кранмер. Она даже не представляла себе, как выглядит эта женщина. И вот она села в машину и поехала в цветочный магазин на Грин-стрит. К двери был прикреплен колокольчик, и внутри пахло цветами. Миссис Кранмер вышла из задней комнаты, вытаскивая карандаш из обесцвеченных волос и улыбаясь как ребенок.

Мать Эмиля была из тех вдов, что постоянно готовы откликнуться на какой-нибудь призыв или на приглашение, готовы к какому-то свиданию, которое никогда не состоится, потому что возлюбленный умер. Таких женщин можно встретить повсюду. Они отвечают на телефонные звонки на захудалых стоянках такси в маленьких городках; они только что выкрасили волосы, наманикюрили ногти, надели модельные туфли на высоких каблуках и словно в любую минуту готовы идти танцевать с кем-то, кто не может прийти. Они продают ночные рубашки, цветы, канцелярские принадлежности и конфеты, а те из них, что стоят на самой низкой ступени, продают билеты в кино. Они всегда в состоянии готовности, они все изведали любовь порядочного мужчины и в память о нем на высоких каблуках прокладывают себе путь сквозь снег и грязь. Лицо у миссис Кранмер было ярко накрашено, на ней было шелковое платье и лакированные туфли с бантами. Это была маленькая полная женщина с туго затянутой талией; она напоминала перехваченную петлей подушку. Точь-в-точь комическая героиня из книжки, хотя, в сущности, в ней не было ничего комичного.

Мелиса заказала несколько роз; миссис Кранмер передала ее заказ кому-то в задней комнате и сказала:

– Через минуту, будет готово.

Зазвонил колокольчик, и вошел еще один покупатель - туповатый на вид мужчина с белой пластмассовой кнопкой в правом ухе, соединенной электрическим проводом с его жилетом. Он говорил запинаясь.

– Мне нужно что-нибудь для усопшей, - сказал он.

Миссис Кранмер дипломатично попыталась наводящими вопросами выяснить, какое отношение он имел к покойной... Подойдет ли покрывало из цветов, долларов за сорок, или что-нибудь подешевле? Он с готовностью отвечал, но только на прямые вопросы. Покойница была его сестрой. Ее дети все поразъехались.

– Ближе меня, наверно, у нее никого не осталось, - растерянно сказал он.

И Мелису, дожидавшуюся роз, охватило предчувствие смерти. Она должна умереть... О ней будут вот так же говорить в каком-нибудь цветочном магазине, и она навсегда закроет глаза и больше не увидит мира, в котором так красиво и который она так любит. В ее воображении промелькнул избитый и мучительный образ: жизнь - это развлечение, это праздник, а какая-то тайная полиция уничтожения заставляет ее покинуть этот праздник в самый разгар музыки и танцев. Не хочу покидать этот мир, подумала Мелиса. И никогда не захочу его покинуть. Миссис Кранмер подала Мелисе розы, и она поехала домой.