Скандал в вампирском семействе
Шрифт:
Всего их было два — два месяца острого, ослепительного счастья, такого сильного, что его невозможно описать словами. Поэтому дневник, постоянный спутник моих волнительных дней и бессонных ночей, с его радостями и сомнениями, кропотливо занесенными на бумагу чернилами и пером, с его отчаянием и мучительными рассуждениями, любит ли меня Алекс так же, как люблю его я, был заброшен в стол, заперт на ключ, стал частью прошлой, девичьей жизни. В месяцы после свадьбы мне было некогда заполнять новые страницы дневника: я торопилась жить, не могла насытиться любовью своего молодого супруга, не могла надышаться на него. Как будто знала, что смерть уже притаилась за порогом
Теперь, глядя на наполовину пустую тетрадь, я жалела, что не делала хотя бы коротких записей. Чтобы сейчас попытаться воскресить в памяти те дни счастья. Последняя запись в середине тетради была сделана угловатым и резким чужим почерком. Август 1911 года: «Моя жизнь кончена. Алекса больше нет. Глупая дуэль! Лучше бы вместо него убили меня…» Дальше шла большая уродливая клякса, а прямо под ней было дописано: «Теперь мне все равно: что в омут, что в вампиры».
Почерк так резко контрастировал с другими записями, что казалось, будто писал другой человек. Так и было. Той прежней Лизы — трепетной, жизнерадостной, влюбленной, больше не было. А та, которой я стала после смерти Алекса, не знала улыбки, не верила в счастье и уже ничего не ждала. Все, что у меня тогда оставалось, — моя семья. Бабушка, дед и родители, которые были вампирами, сколько я их помнила, а еще брат Анатоль и его жена Анфиса, которые в ту самую минуту, когда я писала в дневнике, проходили через превращение в кабинете отца на первом этаже нашего петербургского особняка.
Я провела пальцем по большой черной кляксе, расползшейся ниже. В день превращения я поставила ее от неожиданности, напуганная слабым женским вскриком снизу. Это кричала Анфиса.
Перед глазами помутилось, и я перенеслась в тот день, о котором так не любила вспоминать.
«Теперь мне все равно: что в омут, что в вампиры…» — размашисто начеркала я прямо под кляксой, едва не прорывая бумагу пером.
Потом с отчаянной решимостью поднялась с места. Моя очередь.
«У Анфисы нет выбора, — ясно прозвучал в ушах ровный голос матери. — У тебя есть. Подумай хорошенько».
— Тут и думать нечего! — с досадой пробормотала я, направляясь к лестнице.
В нескольких шагах от кабинета закружилась от волнения голова, ноги налились тяжестью, каждый шаг давался с трудом, словно тело протестовало против моего решения. Я остановилась, чтобы перевести дух, и тут дверь распахнулась, выпуская наружу брата с женой. Анатоль, всегда оживленный и веселый, показался мне каменным истуканом. Брат взглянул на меня так холодно и равнодушно, как будто я была безымянной горничной, а не его родной сестрой. Глаза его были чужими и безжизненными, словно из него разом вынули живую душу. На лице Анфисы тоже появилось какое-то незнакомое прежде выражение — надменное, отстраненное и чуточку ошеломленное. Она, в отличие от Анатоля, не знала, что ее ждет за дверьми кабинета свекра, и, должно быть, еще не осознала в полной мере, что с ней произошло. Однако при виде меня ее тонкие ноздри по-звериному дрогнули, а светлые серые глаза сделались черными и злыми — словно сам дьявол глянул из них на меня. Невольно содрогнувшись, я отшатнулась к стене. В тот же миг из кабинета стремительно вышла Лидия, загородила меня собой и властно велела сыну:
— Уведи Анфису. Дуняша ждет в вашей комнате.
Я содрогнулась, поняв скрытый смысл приказа. Горничная должна была утолить жажду новопревращенных вампиров. Брат с женой устремились вперед и прошли мимо так быстро, как будто не касались пола ногами, а летели над ним. Я представила себе Дуняшу: полную, смешливую, с веснушками на круглых щеках, с застенчивым взглядом голубых глаз. Как можно пожелать ее крови? Как это все отвратительно, противоестественно, ужасно!
— Ты уверена, что хочешь того же? — Мать смотрела на меня печально и утомленно. В ее глазах я увидела невысказанную мольбу, что было вовсе удивительно. Лидия никогда не снисходила до просьб, она умела только приказывать.
— Да, — отрывисто сказала я, делая шаг к порогу, за которым стоял отец. — Я уверена.
Мне показалось, что я услышала слабый стон. Но, разумеется, все это было лишь следствием разыгравшихся нервов. Княгиня Лидия Воронцова прекрасно владела собой и никогда бы не допустила подобных проявлений слабости.
Я переступила порог и удивленно оглянулась на мать, изваянием застывшую в коридоре. Превращение должна была провести она. Так было заведено издавна: отцы превращали сыновей, а дочерей — матери. Но Лидия оставалась неподвижной, лишь ее губы едва шевельнулись, отвечая на мой немой вопрос:
— Прости, я не могу.
Наверху жалобно вскрикнула Дуняша. И мать, словно только и ждала этого знака, резко развернулась и скрылась из виду.
Я растерянно обернулась к отцу.
— Прежде всего, я хочу спросить тебя, Бетти… — Постороннему человеку его голос показался бы равнодушным и лишенным красок, но я с удивлением различила в нем мягкость и скрытую тревогу. — Ты хорошо подумала над своим решением? Тебе нет нужды торопиться, ты еще можешь найти супруга, родить ребенка и тогда…
— Все решено, отец, — отрывисто отрубила я, чувствуя, как предательски потеют ладони, как нервно дрожат пальцы, как сорвался, словно гитарная струна, голос.
— Значит, так тому и быть. Я проведу обряд. Если ты не против.
— Разумеется, нет. — Храбрясь, я сделала шаг вперед и принялась расстегивать пуговички на воротнике домашнего платья, обнажая шею для укуса вечности. Пальцы тряслись, нащупать пуговицу удавалось не сразу, я сердилась, мысленно кляня и свое малодушие, и портниху, пришившую такие крошечные, размером с горошину, пуговицы. Сердце бешено колотилось, как разгоняющийся паровоз. Словно торопилось отстучать удары за несколько десятилетий, предчувствуя, что вскоре остановится навечно.
— Достаточно. — Холодный голос отца прозвучал как пощечина, приводя в чувство.
Я склонила голову, выставляя беззащитную шею. Клыки отца двумя осиными укусами вошли в шею, а потом в кровь хлынул лед, устремившись к самому сердцу, которое уже замедляло свой надрывный бег…
Некоторое время спустя в комнате наверху я отступила от ослабевшей горничной, вытерла мокрые от крови губы и облизнула пальцы.
— Бетти, куда это годится? — укорила Лидия. — Не забывай о хороших манерах. — И она протянула мне белоснежный батистовый платок со своими инициалами.
3
День воспоминаний привел к тому, что я совсем не выспалась и была злая как черт, когда отец объявил на следующий вечер:
— Бетти, сегодня ты со мной едешь к Гагариным.
У Мещерских я накануне побывал. Князь Николай ничего нового не сообщил, но пообещал переговорить со всеми своими родственниками.
— Но почему князь Мещерский сам не поговорит с Гагариными и остальными семьями? — в недоумении спросила я. — Он же все-таки главный.
— Он сейчас больше занят мирскими делами, — с иронией произнес отец. — Власти над тайным кланом вампиров ему мало. Ему нужна власть над всей Москвой, поэтому он надумал поиграть в выборы.