Скандал
Шрифт:
Сугуро смущенно согласился.
– Мы знаем, что вы исповедуете христианство, но, может быть, вам приходилось изучать буддизм Махаяна?
– Нет, я не изучал буддизм. Как я уже сказал, я пришел к этим мыслям самостоятельно, работая над своими книгами.
Кобари видел по бледности на лице Сугуро, что он утомился. Протянув руку к телевизору, он отключил звук, избавив себя от скучных, наукообразных рассуждений, и сосредоточился на беззвучных движениях губ Сугуро.
Глаза разного размера… Неизвестно, можно ли считать это доказательством двуличия, но нет сомнений, что во всем облике Сугуро сквозило что-то порочное. Кобари не мог ясно определить, на чем основывались его наблюдения, но эта печать порока казалась ему проявлением той скрытой стороны личности писателя, которую никто, кроме него, не замечал.
– Лицемер! – крикнул Кобари старику, продолжавшему беззвучно шевелить губами. Он протянул руку и нажал на кнопку, включив звук.
– Значит, вы, господин Сугуро, утверждаете, что именно в бессознательном зарождается грех и в то же время – спасение?
Пока звук был отключен, разговор сильно продвинулся.
– Да, так мне кажется. Речь не столько о спасении, сколько о том, что греховный поступок человека выражает его тягу к воскрешению.
– Тягу к воскрешению?
В глазах ведущего вновь появилось неподдельное любопытство. Сугуро кивнул:
– Герои моих произведений действительно после многих мытарств и душевных терзаний совершают грех, преступление, но если подумать об этом грехе… с их точки зрения, в конце концов… – Подыскивая слова, Сугуро, казалось, исподволь следит за реакцией ведущего. – Этот грех выражает их желание начать жить не так, как они жили прежде.
– И это вы называете спасением? – удивленно спросил ведущий.
– Это еще не спасение, но в самом грехе заложена возможность спасения.
– В грехе заложена возможность спасения?… Мне кажется, это довольно смелая мысль. Такова позиция христианской церкви?
– Ну, как вам сказать… – В глазах Сугуро промелькнула растерянность. Он слегка покачал головой. – Скорее всего, нет. Но когда я пишу свои романы, мне кажется, что это так…
– На мой взгляд, это тоже довольно близко к буддизму, например, есть известный тезис: «Добро и зло нераздельны», другими словами, добро и зло не могут существовать друг без друга…
– Но, говоря о том, что в грехе заложена возможность спасения, я не имел в виду буддизм…
– Понятно. В связи с этим, я хочу, чтобы мы посмотрели еще один эпизод из беседы с профессором Такэмото.
Вновь пробежала по экрану полоса, и появилось лицо сидящего в почтительной позе Такэмото.
– В «алая» роятся семена привязанностей и заблуждений, порождающих грех, но, как я слышал, в буддизме Махаяна утверждают, что семена спасения также действуют и в «алая»…
– Да, вы правы. – Такэмото метнул взгляд в сторону лежащего на столе текста. В этом одновременно сказалось его малодушие и педантизм. – Так называемые «неволнующиеся» семена. Подобно тому как белые кровяные тела поедают микробов в организме, «неволнующиеся» семена постепенно обволакивают и очищают «волнующиеся» семена, являющиеся зародышем привязанностей и заблуждений.
– Таким образом получается, что, по мнению буддизма, бессознательное, порождающее грех, в то же время порождает спасение в Будде?
– Думаю, в общих чертах вы правы.
В прихожей грохнула дверь, и послышался голос женщины, пришедшей из магазина.
– Это я! На улице холодрыга!
Проходя мимо Кобари, который валялся на грязном диване, уставившись в телевизор, она сказала:
– Того и гляди, опять пойдет снег.
– Мне кажется, что и эта мысль буддизма Махаяна находит соответствие в вашем творчестве.
– Вы так считаете?
– Но вы и вправду не испытали влияния буддизма?
– Ни малейшего. Но, возможно, это в крови, унаследовано от предков… Я же, в конце концов, японский писатель, а не европейский, не американский.
– Что за лабуду ты смотришь? – удивилась женщина, поставив на диван корзинку с луком и пакеты с продуктами.
– Отстань! Это для работы.
Кобари не вслушивался в ученые рассуждения, вызвавшие презрительное замечание его подруги. Его интересовали лишь крупные планы, на которых появлялось лицо писателя. Размер глаз различается, в лице что-то порочное. То он выглядит на пятьдесят, а то, как начинает двигать шеей, обнаруживаются морщины, выдающие старость. И еще Кобари заключил, что писатель не привык к телевизионным беседам и быстро устает. Но главное, как бы Сугуро ни притворялся, камера выставила напоказ ту тайную, порочную сторону его личности, которую он так старательно скрывал от публики.
Звонил телефон. Вернувшись с прогулки и открыв дверь, Сугуро услышал пронзительную трель. Вот уже несколько дней подряд по ночам раздается звонок, но в трубке – молчание. Телефон звонит не раз и не два. И каждый раз – молчание, точно кто-то пытается проникнуть в его душу…
Он не стал снимать трубку, и вскоре назойливый звонок, точно смирившись, умолк.
Заглянул в почтовый ящик, но доставка, видимо, запаздывала – пусто. Вошел в свой маленький кабинет, зажег торшер. Его любимый мягкий свет лег на подставку для ручек и настольные часы. Щелканье секундной стрелки усиливало тишину. Опершись щекой о руку, он вновь вспомнил выражение лица Нарусэ, со смаком разгрызающей хрустящую поджарку в китайском ресторане. Это лицо преследовало его и разжигало любопытство. Кто же она все-таки такая? Было в ней что-то относящееся скорее к душе, чем к внешнему виду, искушающее его как писателя. В китайском ресторане он в конце концов полушутя попросил ее написать ему хотя бы в письме то, что она не решалась рассказать с глазу на глаз, но не было оснований надеяться, что она исполнит его просьбу.
Зазвонил телефон. Он не стал отвечать, но прошла минута, а звонок все не унимался. Потеряв терпение, он поднял трубку:
– Сугуро слушает.
В ответ прозвучало:
– Меня зовут Кобари, я репортер.
Тон был наглый, самоуверенный.
– Кобари? – Сугуро некоторое время молчал. – Это вы спрашивали обо мне Кано?
– Да, я. Нам надо встретиться и поговорить.
– О чем? О том, что я якобы посещаю сомнительные заведения?
– Это не телефонный разговор. Мне кажется, во избежание недоразумений нам стоит обсудить некоторые моменты.
– Что значит – «недоразумения»?
– Вам же не понравится, если я напишу о вас, основываясь только на своих домыслах.
Сугуро рассердился, уловив в том, как это было сказано, нотки шантажа.
– Ну что ж, давайте. Только не у меня дома.
– Тогда, если позволите, в Роппонги. Можем прямо сейчас.
Внутренний голос убеждал Сугуро, что лучше побыстрее с этим покончить. Сдерживая ярость, он уточнил место встречи. Выходя, поднял несколько писем, упавших под почтовый ящик, и запихнул в карман.