Скандал
Шрифт:
– Соврала – значит, соврала. Раз вы так считаете, отстаньте.
– А если правда – расскажите. Я заплачу.
– Это было бы подло с моей стороны. Вы же все напечатаете…
– Отнюдь, – поспешил заверить ее Кобари. – Это не для печати. Просто любопытно – посещает ли господин Сугуро подобные места?
– Зачем мне было врать? Начать с того, что именно он пригласил меня.
– Как? Он пригласил вас на банкет? Простите за настойчивость, вы уверены, что это был господин Сугуро?
– Я же сказала!
– Где на Сакура-дори вы с ним познакомились?
– У клуба «Пряный мед». Он вышел оттуда.
– Вы действительно художница?
– А что в этом плохого?
– Выставляетесь на выставках?
– Почему вас это интересует?
– Я мог бы написать о вас в моем журнале. – Кобари поспешно сунул ей в руку визитную карточку.
Девушка взяла ее, но сказала все еще обиженным тоном:
– Выставка недалеко от улицы Такэсита-дори, в Харадзюку. С семнадцатого.
– Прекрасно. Извините за назойливость.
Кобари, желая подольститься к собеседнице, положил ей руку на плечо, но она стряхнула ее и сбежала по лестнице, размахивая полами плаща.
– Подождите! Куда же вы! Пришлите хотя бы программку выставки! – крикнул Кобари вдогонку, но ее уже и след простыл.
Вот это да! Значит, правда! Подтвердилось впечатление, которое Кобари испытывал всякий раз, натыкаясь в газете или журнале на фотографию Сугуро.
Сейчас ему было не до изящной словесности, но в студенческие годы он страстно мечтал стать писателем. Впрочем, и тогда его воротило от всей той религиозной мути, которой были напичканы романы Сугуро. И еще ужасно раздражало, что автор очень хочет понравиться читателю…
В то время он был поборником материализма и с неприязнью относился к людям, подобным Сугуро, исповедовавшим религиозные взгляды – опиум для народа, одурманивающий трудящиеся массы.
К этому примешивались детские воспоминания. Неподалеку от его дома располагались курсы английского языка при протестантской церкви, и он несколько раз посещал их, но работавшая там миссионерка, плоскогрудая, в очках, невзлюбила его и постоянно делала ему язвительные, обидные замечания. Причина была в том, что он ограничивался уроками английского и уходил домой, не оставаясь на проповеди пастора, но с тех пор религия крепко связалась в его голове с образом этой неприятной дамы.
Кобари спустился в метро, но ни у билетной кассы, ни на платформе девушки не было видно. Впрочем, это уже не так важно. Его переполняла радость. Сбросить с пьедестала писаку, прославившегося своими высоконравственными романами, для него, репортера, было бы несказанной удачей. Он вспомнил о газетчике, сделавшем себе имя на том, что своими разоблачениями вынудил премьер-министра Какуэя Танаку уйти в отставку, и в ожидании, когда из туннеля покажется поезд, повторял про себя, точно припев, название клуба, о котором сказала незнакомка: «Пряный мед», «Пряный мед»…
Как всегда в это позднее время, вагон был наполнен запахами накопившейся за день усталости. Схватившись за качающуюся петлю над дрыхнущей, расхлябанно раздвинув ноги, девицей и пожилым мужчиной, проставляющим красные галочки в газете, посвященной скачкам, Кобари вновь припомнил то, что произошло на банкете. Он проник на банкет в поисках материала и оказался рядом в тот момент, когда девушка схватила Сугуро за рукав. Было очевидно, что на лице Сугуро отразилось не столько замешательство, сколько паника. Доказательство, что женщина не солгала.
Лицемер!
Наконец-то он понял, почему испытывал недоверие, когда читал романы Сугуро. Любитель поглазеть на голые задницы в пип-шоу, этот, с позволения сказать, писатель выводит возвышенные, утонченные слова той же рукой, которой щупает девочек в ночных клубах…
Пиджак, в который вцепилась девушка на банкете, был дорогущий, высшего качества. При мысли, какую дрянь приходится носить ему, в Кобари вскипело чувство обиды. Он устремил глаза в темноту за окном вагона. Вернувшись в свою квартирку, он сел рядом с беспробудно спящей сожительницей и одним глотком допил оставшееся в бутылке виски.
Спустя несколько дней Кобари отправился в Кабукитё, туда, где тянулись рядами пип-шоу и «турецкие бани», [4] район, который он знал вдоль и поперек. Отыскать «Пряный мед» не составило труда, но клуб находился в здании, представлявшем собой своего рода порноуниверсам, в котором на каждом этаже теснились соответствующие кинотеатры, магазины, продающие порножурналы, «турецкие бани». Вечер еще только начался, посетителей почти не было, но в лифте шибал застоявшийся мужской запах.
4
В описываемое время – эвфемизм для обозначения борделей.
Он показал фотографию Сугуро, вырванную из собрания сочинений, сидевшему у входа в «Пряный мед» охраннику.
– Этот человек часто у вас бывает?
Тот неопределенно покачал головой:
– У нас много посетителей, разве всех упомнишь?
Даже у таких типов есть свой кодекс чести: если ты не из полиции, они не выдадут тайну клиента. Кобари убедился в этом, когда, сунувшись в несколько других заведений, получил тот же ответ с той же двусмысленной ухмылкой.
И если бы только здешние обитатели смотрели на него с презрением! Когда он позже пересказал слова девушки своему приятелю, одному из тех, с кем он в студенческие годы издавал литературный журнал, тот сказал с брезгливостью на лице:
– И ты поверил?
Кобари, не ожидавший такой реакции, смутившись, спросил:
– А почему нет?
Тогда приятель выпалил:
– Как ты опустился! Неужели тебе доставляет удовольствие раздувать скандал на пустом месте только для того, чтобы облить грязью такого уважаемого писателя, как Сугуро? Впрочем, такие, как ты, «акулы пера» нынче в фаворе.
Кобари обиделся, но при этом утвердился в мысли, что в его распоряжении оказалась бомба, которая взорвет литературный мир, и уже потирал руки от удовольствия.