Скандалы советской эпохи
Шрифт:
«Как-то меня вызвал генерал-полковник, выслушал мою историю и говорит: «Я сниму свои погоны, ты сними свои и выслушай меня как сын: против такого ветра (за Бобровым стояли руководители Спорткомитета, а за теми – руководители соответствующего отдела ЦК. – Ф. Р.) писать бесполезно». Я говорю – понял, но ничего поделать с собой не могу. С тренером, который меня похоронил, работать не буду…»
Место Фирсова в тройке с Викуловым и Харламовым занял столичный динамовец Александр Мальцев. И показал себя великолепно: в скандинавском турне эта тройка забросила 8 шайб, из них 6 (!) было на счету Мальцева. В первом же матче на чемпионате мира
Запрещенный Пушкин
(«Медная бабушка»)
В марте 1972 года в столице грянул еще один театральный скандал – вокруг спектакля «Медная бабушка». Пьеса принадлежала перу Леонида Зорина и повествовала о коротком, но весьма драматичном периоде в жизни А. С. Пушкина. Действие происходило летом 1834 года, когда Пушкин, терзаясь безденежьем, пытался продать семейную реликвию – статуэтку императрицы Екатерины («медную бабушку»), полученную им вместо приданого от деда Наталии Гончаровой.
Пьесу взялся поставить во МХАТе Олег Ефремов. Главная проблема была в том, кто будет играть Пушкина. Ефремов пробовал нескольких актеров, но в итоге роль досталась Ролану Быкову. Он как никто лучше подошел к образу поэта. Не случайно после просмотра одного из отрывков спектакля с участием Быкова один из известных пушкиноведов заявил: «После пошлых и мелкотравчатых пьес об Александре Сергеевиче Пушкине наконец появилась „Медная бабушка“. День ее премьеры на сцене будет счастливым днем моей жизни».
То же самое сказал об актере и автор пьесы Леонид Зорин во время последнего прогона спектакля 7 марта 1972 года: «Я впервые увидел Ролана Быкова в гриме. Еще он не произнес ни звука, а я уже похолодел от предчувствия, от радостной, благодарной дрожи. В каком-то чаду я смотрел на сцену, испытывая предсмертный восторг…»
Однако так думали не все.
9 марта во МХАТе состоялся просмотр спектакля перед его премьерой. В сопровождении двух сотрудников на него приехал один из заместителей министра культуры. Пьесу он смотрел с мрачным видом, по ходу дела не произнеся ни единого слова. Затем также молча проследовал в кабинет Олега Ефремова. С одной стороны за столом уселись высокие гости и корифеи театра – члены художественного совета – Тарасова, Степанова, Грибов, Станицын, Массальский, Петкер. С другой близ Ефремова и Козакова расположились пушкинисты – Цявловская, Фейнберг, Эйдельман, Непомнящий. Им первым и предоставили слово. Они выступили солидарно, объявив, что спектакль великолепен, игра Быкова восхитительна. Последнее чрезвычайно задело некоторых из корифеев. Например, Алла Тарасова сказала, что Быков в этой роли неприятен – низкоросл и неказист. На что Непомнящий возразил: «А я нахожу исполнение Быкова абсолютно конгениальным в пьесе». Как пишет Л. Зорин:
«Похоже, что слово „конгениально“ сильно задело народных артистов. Во всяком случае, оно вызвало болезненно острую реакцию. Если до сей поры старейшины старались не слишком касаться пьесы, то тут они явно вознегодовали. Тарасова несколько раз повторила: „Конгениально, конгениально…“ Грибов выразительно крякнул, Петкер воздел к потолку свои длани, Степанова холодно усмехнулась, Станицын шумно потребовал слова.
Он сказал, что сегодняшнее поражение не случайно, ибо стремление автора было практически невыполнимо. Пушкина нельзя воссоздать, нельзя написать, на то он и Пушкин…
Я встал, ощущая во всем существе своем самую неприличную злость. Следя, чтоб слова звучали отчетливо, сказал, что сидящие здесь ученые – люди самой высокой пробы, гордость и украшение общества, цвет отечественной интеллигенции. Своим приходом на этот просмотр, своим присутствием на обсуждении они делают честь всему собранию. Хозяевам не мешало бы знать получше их имена и отчества и слушать суждения знатоков с должным почтением и пониманием…
Заместитель министра сидел насупясь, темный, точно зимняя ночь. Он сказал, что сегодняшнее обсуждение зашло в тупик, в сущности, сорвано и будет продолжено завтра утром. Я вышел с Непомнящим и Козаковым. Внизу нас ждал подавленный Быков.
Позднее мне рассказала жена, бывшая в тот день на просмотре, – когда она шла к служебному выходу, мимо нее пронесся Ролан, запутавшийся в коридорах МХАТа. Он тщетно искал свою гримуборную. То было мистическое видение – мечущаяся фигурка Пушкина, не находящего пути.
Вчетвером мы отправились в Дом актера. Однако было не до обеда. Мы сдвинули рюмки в честь Ролана. Была жестокая несправедливость в том, что его вершинный день вдруг обернулся днем его драмы – каждый из нас это остро чувствовал…»
10 марта состоялось еще одно обсуждение «Медной бабушки». На этот раз на него соизволила прибыть сама министр культуры Екатерина Фурцева, которой ее зам уже успел доложить о происшедшем вчера скандале. Министр приехала к одиннадцати утра. Увидев Зорина, с напряженной гримасой выразила недоумение: «Сегодня здесь будет разговор не о пьесе и не о спектакле, а о внутритеатральных проблемах». То есть она ясно дала понять драматургу, что его присутствие на собрании нежелательно. Зорин развернулся и ушел. Далее послушаем его собственный рассказ:
«Около часа блуждал я по улицам. Господи, только пошли мне силы. Кажется, все испытал в этот час – горечь, тоску, унижение, ненависть. Потом наступило оцепенение. И вдруг я ощутил злобный холод: довольно рвать сердце! Много чести – и этой шайке, и этому времени. Медленно я побрел домой.
Ближе к вечеру позвонил Ефремов. Погром продолжался пять часов. Быков снят с роли директивно. К пьесе обещано вернуться, автор должен ее пересмотреть. Я понимал, что дело не в Быкове. И не в пьесе. Скорее всего, в ее герое. Он вновь оказался не ко двору… Как всякий пришелец с иных планет. Как эти страдальческие тени нашего передового столетия – Цветаева, Мандельштам, Пастернак…»
Здесь стоит внести некоторые пояснения. Дело в том, что начало 70-х – это время отчаянной борьбы в советской элите двух противоположных лагерей – либералов и державников. Причем большинство последних составляли лица еврейской национальности, которые в те годы все сильнее дистанцировались от того социализма, который строился в СССР, и тяготели все больше к Израилю. Поэтому, когда инициаторами и главными закоперщиками появления спектакля о великом русском поэте Александре Пушкине выступили именно евреи (Леонид Зорин, Михаил Козаков, Ролан Быков, а также пушкинисты Цявловская, Фейнберг, Эйдельман), это вызвало яростное неприятие со стороны державников. Им, видимо, показалось, что евреи стремятся узурпировать и это святое для каждого русского человека имя. Именно этим обстоятельством и были вызваны столь яростные споры вокруг спектакля.