Скарамуш
Шрифт:
Господин де Латур д'Азир с минуту помолчал, глядя на Андре-Луи серьёзно и печально.
— Ну что же, наверно, так будет лучше, — наконец сказал он вполголоса и повернулся к госпоже де Плугастель. — Если я причинил в своей жизни зло, о котором горше всего сожалею, то это зло, причинённое вам, моя дорогая.
— Не надо, Жерве! Не теперь! — пробормотала она, перебивая маркиза.
— Нет, теперь — в первый и последний раз. Я ухожу и вряд ли ещё увижу кого-нибудь из вас, которые должны были бы стать самыми близкими и дорогими для меня людьми. Он говорит, что все мы — игрушки судьбы, но это не совсем так. Судьба — умная сила, и мы платим за то зло, которое совершили
Он остановился и взял руку графини, безвольно лежавшую у неё на коленях.
— Прощайте, Тереза! — Голос его дрогнул. Железное самообладание отказало ему.
Она встала и припала к нему, никого не стесняясь. Пепел давней любовной истории разворошили в эту ночь, и под ним обнаружились тлеющие угольки, которые ярко вспыхнули напоследок, перед тем как угаснуть навсегда. Однако она не пыталась удержать его, понимая, что их сын указал единственно возможный и разумный выход, и была благодарна маркизу, который принял его.
— Храни вас Бог, Жерве, — прошептала она. — Вы возьмёте пропуск и… и вы дадите мне знать, когда будете в безопасности?
Маркиз взял её лицо в ладони и очень нежно поцеловал, затем легонько оттолкнул её от себя. Он выпрямился и, наружно спокойный, взглянул на Андре-Луи, протягивавшего ему листок бумаги.
— Это пропуск. Возьмите его. Это мой первый и последний дар, который я меньше всего рассчитывал вам преподнести, — дар жизни. Таким образом в известном смысле мы квиты. Это не моя ирония, а ирония судьбы. Возьмите пропуск, сударь, и идите с миром.
Господин де Латур д'Азир взял пропуск. Его глаза жадно всматривались в худое лицо, сурово застывшее. Он спрятал бумагу на груди и вдруг судорожно протянул руку. Сын вопросительно взглянул на него.
— Пусть между нами будет мир, во имя Бога, — сказал маркиз, запинаясь.
В Андре-Луи наконец зашевелилась жалость. Лицо его стало менее суровым, и он вздохнул.
— Прощайте, сударь, — ответил он.
— Вы тверды, — печально сказал ему отец. — Впрочем, возможно, вы правы. При других обстоятельствах я бы гордился, что у меня такой сын. А теперь… — Внезапно он прервал речь и отрывисто проговорил: — Прощайте.
Он выпустил руку сына и отступил назад. Они официально поклонились друг другу.
Затем господин де Латур д'Азир поклонился мадемуазель де Керкадью в полном молчании, и в этом поклоне были отречение и завершённость.
После этого маркиз повернулся и твёрдым шагом вышел из комнаты и из их жизни. Спустя несколько месяцев они услышали, что он на службе у австрийского императора.
Глава XVIII. ВОСХОД
На следующее утро Андре-Луи прогуливался по террасе в Медоне. Было очень рано, и только что взошедшее солнце превращало в бриллианты росинки на лужайке. Внизу, за пять миль отсюда, над Парижем поднимался утренний туман. Несмотря на ранний час, в доме на холме все уже были на ногах и в суматохе готовились к отъезду.
Вчера ночью Андре-Луи благополучно выбрался из Парижа вместе с матерью и Алиной, и сегодня они должны были уехать в Кобленц.
Андре-Луи прохаживался, заложив руки за спину, погружённый в свои мысли — никогда ещё жизнь не давала ему такого богатого материала для размышлений.
— Вы рано поднялись, — приветствовала она его.
— Да, пожалуй! Честно говоря, я вообще не ложился. Я провёл ночь, вернее её остаток, размышляя у окна.
— Мой бедный Андре!
— Вы верно охарактеризовали меня. Я действительно бедный, поскольку ничего не знаю и не понимаю. Это состояние не так уж удручает, пока его не осознаешь. А тогда… — Он развёл руками. Алина заметила, что у него измученный вид.
Она пошла рядом с ним вдоль старой гранитной балюстрады, над которой герань разметала свой зелёно-алый шлейф.
— Вы уже решили, что будете делать? — спросила Алина.
— Я решил, что у меня нет выбора. Я тоже должен эмигрировать. Мне повезло, что я имею такую возможность, повезло, что вчера в Париже я не нашёл в этом хаосе никого, перед кем мог бы отчитаться. Если бы я сделал эту глупость, то сегодня уже не был бы вооружён вот этим. — Он вынул из кармана всемогущий документ комиссии двенадцати, предписывающий всем французам оказывать представителю любую помощь, которую он потребует, и предостерегающий тех, кто вздумает ему мешать, и развернул перед Алиной. — С его помощью я в сохранности довезу вас всех до границы, а дальше господину де Керкадью и госпоже де Плугастель придётся везти меня. Таким образом мы будем квиты.
— Квиты? — повторила она. — Но вы же не сможете вернуться!
— Вы, конечно, понимаете, как мне не терпится это сделать! Алина, через день-два начнут наводить справки, что со мной случилось. Всё выяснится, а когда начнётся погоня, мы будем уже далеко. Вы же не думаете, что я смог бы дать правительству удовлетворительное объяснение по поводу своего отсутствия — если только останется какое-нибудь правительство, которому пришлось бы давать отчёт?
— Вы хотите сказать, что пожертвуете своим будущим, своей карьерой, которая только начинается? — У неё дух захватило от изумления.
— При нынешнем положении дел для меня не может быть карьеры — по крайней мере, честной, а вы, надеюсь, не считаете, что я бесчестен. Пришёл день Дантонов и Маратов, день сброда. Бразды правления будут брошены толпе, или она захватит их сама, пьяная от тщеславия, которое возбудили в ней Дантоны и Мараты. Последуют хаос, деспотия грубых скотов, управление целого его недостойными элементами. Это не может долго продолжаться, так как если нацией не будут управлять её лучшие представители, она неминуемо задохнётся и придёт в упадок.
— А я думала, что вы республиканец.
— Да, это так, и я говорю, как республиканец. Я хочу, чтобы во Франции было общество, которое выбирает своё правительство из лучших представителей всех классов и отрицает право какого-либо из классов на захват власти — будь это дворянство, духовенство, буржуазия или пролетариат, поскольку власть, сосредоточенная в руках одного класса, пагубна для всеобщего блага. Два года тому назад казалось, что наш идеал стал реальностью. Монополия власти была отнята у класса, который слишком долго правил, передавая власть по наследству, что несправедливо. Власть равномерно распределили по всему государству, и если бы на этом остановились, всё было бы хорошо. Но мы зашли слишком далеко, увлечённые порывом и подхлёстываемые сопротивлением привилегированных сословий, и в результате — ужасные события, которые мы наблюдали вчера и которые только начинают разворачиваться. Нет, нет, — заключил он. — Там могут делать карьеру только продажные пройдохи, но не человек, который хочет себя уважать. Пришло время удалиться, и, уходя, я ничем не жертвую.