Сказ о Белке рыжей и царе подземном
Шрифт:
– А не видали ли вы, красавицы, деву тут рыжую да конопатую, на язык несдержанную?
– Не видали, Кащеюшка, – честным хором ответили русалки.
– А если подумать? – говорит. И из карманов подарки достает – и камни самоцветные, и гребни резные. – Я весь лес объехал, в каждую нору заглянул, негде
А предательницы-русалки с визгом к нему бросились, из-за гребней-камней чуть ли не передрались.
– Ну что? – сказал Кащей. – По вкусу ли подарки мои? Откроете ли секреты?
И тут самая наглая из русалок засмеялась:
– А ежели ты каждую поцелуешь, глядишь, чего и вспомним!
– Ну, – ухмыльнулся гад подземный, – в очередь становитесь.
И начался на берегу такой срам, что я от возмущения чуть на берег не выскочила. Целовал он их смачно, со знанием дела, а русалки-то полуголые, ноги у них призрачные вместо хвостов, только чешуйки кое-где остались. Он их и целует, и наглаживает – а они только хохочут и крепче прижимаются. Развратник, злодей! Я отвернулась, но глаза бесстыжие сами назад косили, а уж щеки пылали так, что вода вокруг вскипеть должна была.
– Ладно, речные хозяюшки, – довольно проговорил этот полоз любвеобильный, – выполнил я ваше желание, теперь и вы меня уважьте.
А русалки загоготали и кричат:
– Женщинам верить – себя не уважать!
И нырк в воду – только вокруг меня хвосты рыбьи замелькали.
Кащей вздохнул так грустно, что мне даже почти жалко его стало, усмехнулся, рукав закатал, в воду вошел – и что-то забормотал. И вода надо мной мостом встала, попадали из нее на дно обнажившееся и русалки, и рыбы, и лягухи испуганные.
– Выходи, – говорит мне и глазищами своими сверкает, – проиграла ты.
А сам на мою рубаху зыркает.
Я
– Воду на место верни, – прошу сердито, – твари речные перед тобой ничем не провинились.
Он вторую бровь поднял, рукой дернул – и встала вода на место, снова потекла рекой.
– Ну что, – а голос грустный, – готовься к смерти, – говорит, – рассвет уж близко.
А я зубами стучу, от холода дрожу и молвлю презрительно:
– Опять хвалишься, чудище земляное? Говорят, от поцелуев добрее становятся, а ты только злости набрался да бахвальства пустого!
А он так наставительно:
– Так вот ты почему такая злобная, белка ты мокрая, конопатая, – веснушки аж сквозь рубаху просвечивают. Небось, и нецелованная еще? – и задумчиво так. – Порадовать, что ли, убогую, перед гибелью…
– Это ты на что намекаешь, охальник? – взвилась я. – Не видать тебе моих поцелуев! От тебя еще и рыбой за версту несет!
В реке возмущенно заплескали русалочьи хвосты.
– Да и не очень-то хотелось, – отвечает, – ты ж не замолчишь, а замолчишь – так укусишь, а укусишь – так отравишь. Да и какая радость неопытную дурочку науке поцелуйной учить? Давай, не трать мое время, ложись на мох мягкий, буду тебя убивать.
– Что-то ты, змей похабный, мне зубы заговариваешь, – говорю, а сама подозрительно на тот мох смотрю – ну чисто перина на ложе. Русалки хихикают из реки, а сам царь подземный рубаху свою с тела тянет, на глаза мои округлившиеся смотрит, насмехается:
– А, может, попросишь сжалиться? За поцелуй, добром отданный, подумаю. Ты не смотри, девка, что озлился на тебя, не боись, буду ласковым.
Конец ознакомительного фрагмента.