Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде
Шрифт:
– Вуи, же компран, – еще раз похвастал граф знанием французского наречия.
– Ну это потому что ты холостой, хоть и до седых волос дожился. А Платов этим мало интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения. А тут англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы, оружейные и мыльно-пильные заводы, чтобы показать свое над нами во всех вещах преимущество и тем славиться…
– Ой, это просто западня какая-то на Западе, настоящая засада, – граф понимал все коварство расставленной императору ловушки. – Там только обойти все территории – сапоги стопчешь.
– Да уж, государь решил что в оружейной
Граф Михайло имел по сему поводу отличное мнение но спорить с государем не решился даже заочно.
– Значится, на другой день поехали государь с Платовым в кунсткамеры. Больше никого из русских с собою не взяли, потому что карету им подали двухсестную. Так мне сам Платов пересказывал, язык у него сам понимаешь не дворянский.
– Понимаю, ваше сиятельство…
– Ну вот, приезжают в пребольшое здание – подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале разные огромадные бюстры, и посредине под Балдахином стоит Аболон полведерский.
– Аполлон Бельведерский наверное, – отметился эрудированностью граф. – Эти казаки всегда слушают брюхом а не ухом.
– Вероятно он. Ну конечно государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит, – только из усов кольца вьет. Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к чему у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры морские, мерблюзьи мантоны пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли. В общем язык сломаешь. Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажидацию, что для него все ничего не значит.
– Да, мы и в дождь не взирая! В атаку шли в штыки, грудью поднимались все как один, – поддержал граф на этот раз казачьего атамана.
– Государь конечно и говорит – дескать как это возможно, отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь ничто не удивительно? А Платов отвечает: – Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого воевали и дванадесять язык прогнали.
– Солдатская косточка, прямой как шашка, – сочувственно отозвался граф Г. на эту реплику. – Разве так можно с самим государем беседы разговаривать?
– И не говори, дружок, казаки народ простой – кизляркой нальются, в бурку усы спрячут и на боковую – думают что утро вечера мудренее. Но я продолжаю, с твоего милостивого позволения. Англичане сейчас же подвели государя к Аполлону и берут у того из одной руки Мортимерово ружье, а из другой пистолю.
– Да у нас таких ружей в Царском Селе как грязи, навалом, – пояснил граф по ходу рассказа. – Чему ж тут удивляться?
– Так государь на ружье и посмотрел спокойно, а вот про пистолю ему говорят что это дескать пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства – ее мол ихний адмирал у разбойничьего атамана из-за пояса выдернул. Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два – замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
Граф Г. сочувственно покивал головой, не понимая к чему ведется все это повествование, а Александр Борисович притомившись от долгого рассказа чуть было не задремал, так что пришлось даже громко хлопнуть в ладоши дабы его сиятельство от сна разбудить.
– О чем бишь я? А, ну да… Англичане признались что маху дали, а государь Платову грустно говорит, что дескать зачем их очень сконфузил, и ему их теперь очень жалко. Да впрочем Платов и не взял в толк через что это государь огорчился.
– Не понять грубому казачеству тонкий ход мыслей нашего государя! Даже и мы, дворяне, не всегда за ним успеваем. Но впрочем разве удалось им нас по-настоящему удивить?
– Погоди радоваться. Англичане в это самое время не спали, потому что и им завертело. Пока государь на бале веселился, они ему такое новое удивление подстроили, что у Платова всю фантазию отняли. На другой день, как Платов к государю с добрым утром явился, тот ему и велит заложить немедля двухсестную карету, мол поедем в новые кунсткамеры смотреть. Платов даже осмелился доложить, что не довольно ли, мол, чужеземные продукты смотреть и не лучше ли к себе в Россию собираться, но государь говорит что еще желает другие новости видеть: ему хвалили, как у англичан первый сорт сахар делают.
– Вот еще новости, разве у нас и сахара не делают? Да одни тульские пряники всех английских сладостей стоят, – патриотично воскликнул граф Г., не евший впрочем этих самых пряников уже лет сто.
– Ну вот и Платов у англичан хитро потребовал сахар молво, а они конечно должны были сознаться, что у них все сахара есть, а «молва» Бобринского завода нет. Государь его за рукав дернул и тихо сказал что дескать пожалуйста не порть мне политики, – на этих словах Александр Борисович стал вдруг весьма внимателен и граф Г. понял что сейчас последует самая кульминация.
– Дверь плотно затворена? Проверь-ка, – поинтересовался князь у Михайлы. Граф Михайло осмотрел залу, но нигде не виднелось лишних ушей и все дверцы были прикрыты как следует, о чем он и доложил бывшему вице-канцлеру и посланнику. Куракин удовлетворенно вздохнул и щелкнувши золотой табакеркой продолжил:
– Тогда англичане позвали государя в самую последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни, нимфозории, а также всякие статуэтки начиная с самого огромнейшего Аболона Бельведерского и до крошечных японских деревянных фигурок нецке, которые толком и глазам видеть невозможно. Осмотрели, как Платов тонко выразился, керамиды и всякие чучелы и только пришли в самую последнюю, комнату, а тут стоят их рабочие в тужурных жилетках и в фартуках и держат поднос, на котором лежит вроде кусок сыра, только мраморный. А на нем как на острове в окияне высечены леса, долины, горные вершины, храмы, статуи и прочие диковины, только все крошечное как песчинки.
Государь и удивился – что это за диковинный поднос, и к чему он нужен.
– Что это такое значит? – спрашивает; а аглицкие мастера отвечают:
– Это вашему величеству наше покорное поднесение.
– Что же это?
– А вот, – говорят, – это чудо-изобретение, на греческий манер, называется ай-Лимпиада. Мы вам сейчас устроим ее презентацию, и это есть наша последняя усовершенствованная модель. Перед вами, извольте видеть, точнейшая копия древнего греческого города Олимпия, что в долине реки Алфей, в Ионическое море впадающей. И дескать в этом городе давным-давно атлеты соревновались, боролись, бегали, силу да ловкость показывали. Делали они это в специальных местах, стадионами называемыми, и на это время для всех воюющих армий перемирие наступало – ну вот вроде как сейчас, после Венского совета. Даже непримиримые враги оружие свое складывали и в эту самую Олимпию ехали, там зубами скрипели, богатырскую удаль показывали, но друг дружку не убивали. Вон изволите видеть сориночки?