Сказание о граде Ново-Китеже(изд.1970)
Шрифт:
Он подошел к Виктору, долго смотрел в глаза летчика и сказал негромко:
– На рассвете за вами придут. – Он оскалился злой, волчьей улыбкой. – С веревками. С петлями. Подумайте еще раз, крепко подумайте!
Он выбежал из Крестовой палаты.
Старица сокрушенно вздохнула и сердито сказала Анфисе:
– А ты чего здесь торчишь? Уйди с моих глаз, постылая!.. Душан, передай мирских стрельцам. Пускай их обратно в Пытошную отведут. Придушить их мы всегда успеем.
– Видно, теперь уже не придушим, – проворчал сумрачно дряхлый верховник.
И когда ушла Анфиса, а стрельцы
– Господи сусе, как мирские в нашем городе богоспасаемом появятся, так обязательно бунт заваривается. То Васьки Мирского бунт, то вот опять посады поднялись!
– Я во всем виновата! – горестно поджала Нимфодора сухой рот. – Распустила я паству свою, яко негодный пастырь. А стадо без пастыря – пища сатаны. Но сломала я выю Васькиному бунту; сломаю хребет и бунту сёднешнему. Душан, грамоту увещевательную написал поп Савва?
– Вот она, твое боголюбие! – – поднял Душан со стола березовый свиток.
– Давай сюда. И свечу дай.
Старица долго читала грамоту, далеко отнеся ее от глаз и беззвучно шевеля губами. Душан светил ей канделябром. Прочитала, опустила свиток на колени.
– Зело искусен поп Савва в сплетении слов. Великий талант ему богом дан, а он тот талант в чарочке топит. В грамоте сей он и соловьем поет, и лисой крадется, и бархатной кошачьей лапкой гладит, и львиные когти кажет. Уповательно, утишит посадских сия грамота.
– Не брунчи пустое, Нимфодора! – грубо оборвал старицу верховник с бельмом. – Не словеса, а шелепы посадских утишить могут. Непокорны они останутся и после грамоты. А что дале делать будем?
– Слышали, что было сказано нам? Сами себя спасайте! Владыка посадник, к бою готовься! Снаряжай стрельцов конно и оружно!
– То Остафия Сабура дело, – недовольно ответил Густомысл. – На то он и стрелецкий голова.
– Дубинноголов, дремуч и неповоротлив ты, Ждан. Тебе бы ноздрями мух ловить, – с невыразимым презрением не сказала, пропела Нимфодора. – Неохота в кольчугу влезать, брюхо толсто? Иль боишься, убьют тебя смерды? Убьют – церковку на твоих костях поставлю, святым великомучеником сделаю, образ твои в соборе повешу.
Посадник смотрел на нее мутно и тоскливо. Видно было, что не с руки ему стать великомучеником, и не радовала икона в соборе с его ликом.
– На сборы даю тебе ночь, Ждан. А на утре в бой иди! – Старица поднялась с кресла. – А теперь помолимся господу победительному, чтобы воинство наше сброд, голь да шушваль посадскую, как полову, разметало! И пойдемте на стены, грамоту увещевательную читать!
Все закрестились на огромный черный лик Христа.
Глава 3
ГАЗДОР-ЗМЕЯ
1
Выбежали из шатра не только атаман и есаулы, вылезли из шатров, шалашей, из-под телег все посадские.
Верхи детинских стен осветились трепетным светом боевых факелов. В железных корзинках, нацепленных на
Осадный табор забегал, засуматошился. Но сотники и десятники быстро выстроили людей в боевые порядку. Слышны были голоса есаулов, приказывавших гасить костры – цели для вражеских стрелков.
На стены тем временем выходили верховники. Они встали в ряд, и факелы осветили их могущество и богачество. Сколько тут было необъятных брюх, пышных бород, толстых рож, сколько бархата, шелка, атласа и мехов самых дорогих. Когда установились верховники, чинные, важные, могутные, колокол смолк, и наступила выжидательная тишина.
– К стенам нас подзывают, – догадались наконец посадские. – Указы-грамоты начнут нам читать иль слово увещевательное говорить будут. Всю ночь, чай, Верхняя Дума совещалась.
Так и вышло, по догадке. На вислое [40] крыльцо воротной башни вышел стрелецкий голова. Остафий снял атласную, с бобром шапку и поклонился народу на три стороны.
– Гляди, вежливый какой стал! – засмеялись в толпе.
– Слушайте, люди ново-китежские, грамоту старицы и посадника! – зычно, на всю площадь, крикнул он. Подняв высоко длинный свиток бересты, он начал читать: – «Всем людям посадским, и деревенским, и прочим жителям богоспасаемой земли ново-китежской, иде же истинное православие сияет, яко светило. Пожелав вам душевного просветления, вкупе же и телесно здравия, обращаемся к вам, людие, мы, высокие владыки. Во-перве, ее боголюбие старица Нимфодора, златое правило Христовой веры, церкви бодрое око, уста немолчные сладковещательные, преподобная мудрая наставница и владычица, и прочая, и прочая. А рядом с нею государь владыка посадник ново-китежский Ждан Густомысл…»
40
Вислое крыльцо – балкон.
– Не приемлем! – заревела толпа, услышав имя посадника. – Не желаем про Ждана слышать!..
– Чего галдите? Дайте грамоту дочесть! – пытался голова перекричать людей. – А ну вас к дьяволу! Меня не слушали, так старицу Нимфодору небось выслушаете!
При имени старицы площадь начала затихать. На стене посветлело. Монахини-старухи вынесли толстые церковные свечи и фонари, иконы, кресты, хоругви. Люди на площади закрестились, сломались в поклонах. И вдруг чей-то звонкий голос крикнул:
– Гля-кось, и поп Савва – худая слава к святости примазался!
Поп Савва, важный и суровый, выпятил брюхо и упер в него большой деревянный крест. Он не вытерпел и погрозил крестом, как дубиной, стоявшим внизу посадским.
Старухи монахини визгливо запели молитву, и под пение дворовые парни вынесли на стену в кресле старицу. На площади попадали на колени, и вверх, к, ней, протянулись мозолистые земляные, корявые ладони, прося благословения. Нимфодора встала с кресла и, подойдя к перилам балкона, широкими взмахами руки перекрестила народ. Ее глаза старой хитрой бестии торжествующе поблескивали. Не вышли из ее воли люди, на колени попадали!