Сказание о граде Ново-Китеже(изд.1970)

Зуев-Ордынец Михаил Ефимович

1

Собор был темен и тих. Такая таинственная тишина бывает только в пустых ночных храмах. Пахло ладаном, церковной пылью, плавленым воском. Принесенный Истомой из алтаря многосвечннк, зажженный на все семь свечей, бил светом в лицо спящего Сережи, и он недовольно морщился. Мнтьша рядом с ним спал с улыбкой на лице. Капитан Ратных, Истома и Птуха спали бок о бок с ребятами, будто оберегая их. А Женька, свернувшись клубком и сунув морду в пах, спал в ногах Сережи. Пес спал неспокойно, то и дело открывал один глаз и смотрел заботливо на дежурившего

летчика.

Виктор сидел на полу, привалившись к стене. Как и все эти дни, он и сейчас думал об Анфисе. «Есть ли надежда на нашу встречу? – спрашивал он себя и боялся ответа. – Смерть ее отца!.. Сможет ли она простить это?..» Но была в душе его надежда на какой-то случай, который все исправит, уладит, успокоит.

Он поднял правую руку и поглядел на перстень – подарок Анфисы. «Пусть будет он тебе вечной памятью обо мне!..» – вспомнил он слова девушки. Но гранат сейчас не излучал внутренний свет, не сыпал горячие искры, был темен, слеп, тускл. Сердце Виктора снова сжали страх и безнадежность.

Женька вдруг открыл глаза, поставил торчком уши и, злобно залаяв, кинулся к двери. В дверь осторожно стучали. Капитан, привыкший по тихому зову одним рывком сбрасывать одеяло и сон, вскочил и подбежал к двери.

– Кто? – громко и тревожно спросил он. Ответ донесся глухо.

Виктор не расслышал голос за дверью, а капитан схватился за голову:

– Не может быть! Вот радость-то! Он поспешно отодвинул засов и распахнул дверь. Тихо, как из сна выходя, шла к Виктору Анфиса. Лицо ее будто обрезано по лбу и щекам глухим черным платком. Она надела жальбу, черное печальное платье, – траур по убитому отцу. Тихие серые ее глаза с испугом смотрели на Виктора, на его забинтованную шею и на лицо, измазанное в крови.

– Светик мой, жив! Жив!

Неудержимо хлынуло все затаенное, скрываемое от людей. Она обхватила Виктора за шею, прижалась головой к его груди и задохнулась в рыданиях. Виктор наклонился к ее лицу, сказал с тихой, ликующей радостью:

– Пришла… Вернулась. Я боялся…

– Знаю, чего ты боялся. – Она говорила, не поднимая головы от его груди. – Преставился мой родитель. Не в честном бою, а в бою неправедном. В прах его разнесло. – Анфиса перекрестилась. – Жил батя грешно. Вечно буду молиться за его душу, а меж нами кровь его не встанет.

Виктор крепче прижал ее голову к груди. Мальчики спали, их не разбудил приход Анфисы; капитан и Истома растроганно глядели на встречу Виктора и Анфисы, и только мичман заметил, что вместе с дочерью посадника в собор пришла и еще одна женщина. Она укутала лицо в узорный плат и низко надвинула поверх шапочку, обложенную мехом. А под шапочкой беспокойно бегали в красных прожилках глаза горького пьяницы.

– Тю! Тут какая-то тайна! – сказал Птуха, описывая круги около женщины. – А ну-ка!

Он невежливо потянул платок и отступил в изумлении.

– Приветствую! Явление восьмое, те же и поп Савва!

Из платка показалась хитрая, распухшая от комариных укусов физиономия попа.

– Как ты сюда попал? – строго спросил деда Истома.

– Погоди, внучек, дай бабью одежину снять. – Поп начал снимать платок, кацавейку, юбку. –

Как разогнали скоропалительные самопалы бунташную посад-чину, так и кинулся я к государыне Анфисе. Она ведь голубица, она добренькая, и умолил я ее свести меня с вами, с мирскими. В мир уйду! Здесь мне оставаться не с руки. Сидел я с верховниками в осаде? Сидел! Посадские за это на меня зубы точат. А потом с вами Детинец на слом брал? Брал! Старицу боголюбивую непотребными словами костерил? Костерил, еще как! Она мне это теперя припомнит, семь шкур с меня спустит! Одна дорога мне – вместе с вами в мир уходить.

– Завязало тебя, попище, калмыцким узлом? – усмехнулся мичман. – Теперь не выпутаешься!

– Звонил поп Савва во всю мочь, а теперь с колокольни прочь! – с холодным презрением сказал Истома. – Теперь вертится, как вор на толчке!

– Погоди, Савва, мы сами не знаем, уйдем ли в мир, – сказал капитан. – И рады бы в рай, да грехи не пускают.

Анфиса, стоявшая с Виктором в стороне, подошла к капитану:

– Мирской, я пришла вам помочь. Никто, ни одна душа не увидит, как вы уйдете из собора. Тайником подземным уйдете. Из собора подныр под землей идет. Таем и уйдете. Батюшка покойный перед боем, перед тем как на коня ему сесть, рассказал мне о подныре. «Чую, – сказал он мне, – что настал недобрый час, смута и разоренье будут, и смертоубийства, и большой пожар в Детинце неминуем. Ты в этот недобрый час и беги этим тайником. В тайгу выйдешь и к лесомыкам уходи, на их выселки».

Капитан, Косаговский и Птуха переглянулись понимающе.

– Нашли мы этот тайник, Анфиса, – сказал капитан. – В подполье собора он начинается…

– А пройти подныром не просто, – перебила его Анфиса. – Развилок там много. Не на ту свернешь – и будешь до последнего своего вздоха под землей бродить.

– Мать богородица, страсти какие! – попятился поп Савва.

– И это знаем. А как же пройти? – спросил Ратных.

– Вот, бери! – протянула ему Анфиса тонкую полированную каменную плитку. – На ней верный путь по тайнику указан.

Капитан поднес плитку к семисвечнику. Он рассчитывал увидеть план подземного хода, а увидел высеченные знаки. Были на плитке крест, круг, подкова, были прямоугольник, стрела, треугольник, косой крест, полумесяц и другие. Они были высечены тремя вертикальными колонками, один значок под другим.

– Знаки эти маячить вам будут в подныре, – объяснила девушка. – Но и обманные знаки там есть. На каждой развилке знаков много, а идти надо на тот знак, который на каменной этой дощечке указан. А коли обратно пойдешь, на обратную сторону дощечки гляди.

– Створные знаки, чтоб я пропал! – воскликнул обрадованно Птуха. – Теперь распутаем подземный фарватер!

– Возьми и это, мирской. – Что-то тихо, мелодично звякнуло, когда Анфиса выпростала руку из-под опашня. На руке ее, ниже локтя, было надето железное кольцо, а на нем висели три больших старинных, винтом, ключа. Девушка сняла кольцо с руки и протянула его капитану. – «Две двери под землю ведут, в подныр, а через третью дверь на свет божий выйдешь», – сказал мне батюшка, когда в последний раз со мной прощался.