Сказание о Раме, Сите и летающей обезьяне Ханумане
Шрифт:
И он натянул лук и пустил стрелу, тяжёлую, подобно стволу пальмы.
С рёвом понеслась она к Раме, но воин расколол её в полёте дождём своих стрел и обрушил этот дождь на испуганных ракшасов.
И тогда оба тронули с места коней и понеслись навстречу друг другу. Колесницы столкнулись, как горы, — грохот разнёсся над землёй, ему ответил гром с неба. Высеченные искры, как молнии, воспламенили лес и холмы.
Так, в дыму и грохоте, при кликах тысяч и тысяч ракшасов, при визге обезьян и их рёве началась эта великая битва. С утра до полудня бились Равана и Рама. Колесницы их рассыпались, разбитые при столкновениях, и каждый раз возницы выкатывали новые. Наконец воины спешились. В колчане
Тогда сто ракшасов принесли Раване из дворца его любимое копьё. Он метнул его. Словно молния, вспыхнуло оно в небе, тревожный, тоскливый звон наполнил всё поле. С ужасом смотрели воины на это чудо. Летящее копьё поднималось всё выше, и, сгибая колени, валились, не в силах видеть и слышать его, обезьяны.
— Что это за копьё? Уж не сам ли бог смерти Яма летит вместе с ним? — спрашивали они друг друга.
Тогда преданный Хануман, подобно сухому листу, увлекаемому ветром, взвился в воздух, догнал копьё и увидел, что вместо наконечника у него сверкающий трезубец, а по бокам — медные колокола, ревущие от ветра.
— Берегись, Рама! — крикнул с неба Хануман. — Оно сейчас обрушится на тебя! Торопись!
Поднял Рама свой колчан и достал две стрелы. Первую, оперённую огнём, он пустил в небо, вторую, с наконечником, тяжёлым, как лезвие топора, — в Равану.
Первая стрела догнала копьё и вонзилась в него. Охваченное огнём, копьё вспыхнуло и чёрным пеплом опустилось на землю.
Вторая стрела ударила в каменный панцирь Раваны. Тот с глухим стоном лопнул и рухнул грудой камней на землю.
И тогда Рама достал третью стрелу, стрелу, завещанную ему Агастьей. На конце её сверкал алмазный наконечник, тонкий, как змеиное жало. Рама натянул лук. Прозвенела тетива. Подобно светлому лучу, пронзила стрела воздух. Она впилась в грудь великана, нашла его сердце и ужалила его. Равана ахнул и повалился, подминая под себя деревья.
Долгий стон, который он издал, перелетел океан и сообщил всем людям, что самый могучий из ракшасов умер.
Тогда армия Сугривы с визгом и криками, потрясая копьями и палицами, кинулась на последний штурм Ланки. И ракшасы в ужасе бросились бежать, потому что впереди обезьян шли Рама и Лакшмана, а в воздухе, оглашая поле победными криками, летел торжествующий Хануман.
Конец истории Рамы и Ситы
По улицам, покрытым, как ковром, телами ракшасов, вступили в Ланку Рама и его товарищи.
— Но где же Сита? — повторял Рама, оглядывая пустынные дворцы.
Тогда Хануман, взлетев, помчался туда, где за каменной стеной в ашоковом саду прекрасная Сита с ужасом прислушивалась к тишине, которая сменила грохот сражения.
— Твой супруг ждёт тебя, госпожа! — сказала летающая обезьяна, низко склонясь перед Ситой. — Идём!
Печальным был путь прекрасной царевны через улицы поверженной Ланки. Жители с ужасом показывали на неё.
— Смотрите, — говорили они, — вот идёт та, из-за которой разрушен наш город и убиты тысячи тысяч. Это из-за неё стал безумным Равана, самый жестокий из правителей!
Слыша эти речи, Сита всё ниже опускала голову, и, когда Рама, увидя её, бросился навстречу, жестом остановила его.
— О супруг мой! — сказала она. — Я виновата перед тобой и перед народом трёх царств — людей, обезьян и ракшасов. Страсть, внушённая мною Раване, обернулась небывалой бедой. Да и обычай не позволяет тебе коснуться меня после того, как я была во дворце ракшаса. Только всеочищающий огонь, быть может, вновь соединит нас.
И она повелела слугам развести на площади перед дворцом большой костёр.
Молча отправились те в лес и принесли оттуда вязанки ароматного самшита и тонкие ветви бимбы. Они сложили их грудой перед дворцом, и Сита, попросив прощения у людей, взошла на костёр.
Вспыхнул яркий огонь. Багровые языки пламени взметнулись в воздух, чёрные клочья дыма взлетели, как стая ворон. И все, кто был на площади: и оставшиеся в живых ракшасы, и жители окрестных деревень, и косматые обезьяны — все испустили горестный вопль.
Но вдруг пламя и дым разделились — из костра вышел великан в красной одежде. На руках он нёс бесчувственную Ситу. Это был бог огня. Он сошёл с костра и направился назад, пламя сомкнулось вновь, огромный клуб чёрного дыма вырвался из костра и устремился к небу. Костёр погас.
— Смотрите, она открыла глаза! Она вздохнула! Сита жива и по-прежнему прекрасна, Огонь не коснулся её! — закричали люди. — Хвала Сите!
И тогда счастливый Рама приказал заложить воздушную колесницу Раваны. Держа за руки Ситу, он взошёл на колесницу, рядом стали Лакшмана и Сугрива. Кони взвились в воздух и, провожаемые прощальными криками и визгом обезьян, устремились в обратный путь.
Герои пролетели над океаном и увидели под собой мост, соединивший отныне Ланку с материком, гору, на вершину которой Сита обронила кусок платья, и скалу, около которой погиб в неравной битве мужественный царь ястребов. И всё время впереди колесницы, оглашая воздух радостными кликами, нёсся верный Хануман, похожий сразу и на льва и на птицу.
— Смотрите! — говорили люди, живущие и на самом краю земли, на песчаном жёлтом мысе Коморин, и на плоских красных горах Декана, и на берегах великого мутного Ганга. — Вот несётся по небу колесница великого Рамы. Как светлая луна, сияет рядом с ним прекрасная Сита. А впереди мчится, как туча, ликующий сын Ветра. Смотрите, потому что это летят те, кто долг всегда ставил превыше жизни!
Так Рама вернулся в Айодхью. Старый раджа к тому времени умер, государством правил сын Кайкейи. Но и он, и другие братья беспрекословно отдали престол Раме. Его короновали. Рама простил Кайкейю (её служанки уже не было в живых), и ещё много лет они с Ситой жили и правили страной, ободряя воинов, облегчая труд земледельцев, строго наблюдая за торговцами и сочувствуя бедным.
На этом кончается сказание о Раме, его жене Сите и летающей обезьяне Ханумане. Но история эта столь поучительна, что, как написано в великой книге индийцев «Махабхарате», «одни поэты уже рассказали её, другие рассказывают, а третьи ещё будут рассказывать много раз…»