Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Напасть неизбежного розыска Акинфий предвидел давно и готовился к тому исподволь. Не за одну тысячу людей, некогда наловленных, задним числом вносили какую-то плату законным хозяевам, которые с грехом пополам соглашались взять хоть шерсти клок с «паршивой овцы»... В самом деле, лучше получить за беглого хоть что-то, чем пускаться в разорительную тяжбу с богачом. Но оставались и еще тысячи «чужих», которые еще ничем не выкуплены. Оставались такие, кто до конца не сознался, от какого помещика убежал. Выходило, на заводы к Демидову они упали с небес, а это весьма кстати для
Акинфий не сомневался, что розыск начнется в Невьянске. Где добычлевее всего поиск, как не в старой кладовке, где больше всего позабыто уличающего хлама? Видимо, известно в столице и про Наклонную башню, и про ее подземелья, излаженные якобы для хранения медной руды. Следователи непременно пожелают посетить их.
Вот когда Акинфий радовался, что при стройке башни сумел заглянуть вперед, соединив пруд с подземельями. Пустить воду, коли придет крайность. Она все зальет: тех, кто замурован в стенах навечно, и тех, кто погребен в башне заживо, чтобы чеканить рубли. Конечно, заливать их водой жаль. Трудновато ему обойтись без собственных рублевиков, но ради спасения демидовской чести нельзя останавливаться и перед затоплением башенных подземелий.
Придумывая, как оттянуть розыск, Акинфий вздыхал. Перед следователями дороги канавами, увы, не перекопаешь. Рано или поздно посланцы Сената доедут до Урала. С Бироном же, мало того, что на подачках разоришься, еще и дело иметь ненадежно: обманет! Взвесив все, Акинфий решил розыску препятствий не чинить, а все старые беззакония успеть в земле схоронить и в воду погрузить...
Шестой раз демидовское небо заволакивают тучи грозящего следствия. Пять гроз, отшумев над заводчиками, пролились пустяшными дождями. Но это было при Петре. Он ценил заводчиков и знал, что во всем государстве только он и не запускал лапу прямо в казну. Ныне сенатская гроза собиралась не на шутку. Целый год сгущались тучи, гремел отдаленный гром, и поток обещал смыть род Демидовых с Урала, если не устоит на ногах Акинфий Никитич.
4
Оставив Прокопия в Тагиле управлять делами, Акинфий побывал у брата, а из Ревды поехал в Невьянск.
Тройка бежала под луной по знакомым лесным дорогам. На горизонте все еще полыхали отсветы пожаров, запах гари ощущался сквозь смолистый хвойный дух ночного леса.
Уставший от споров с больным братом, Акинфий уснул, хотя любил лесные дороги, когда ночью все знакомое меняется до неузнаваемости.
Разбудил его собачий лай на околице Невьянска. Удивился было молчанию бубенцов, но сразу вспомнил, что сам велел подвязать. Сейчас не до звона!..
Занималось утро. Грозной и мрачной показалась ему Наклонная башня среди темных туч. Колокол и куранты как раз отметили пятый утренний час.
Невьянск уже пробудился. Рабочие, узнавая хозяина, на ходу снимали шапки. Когда тройка остановилась у въездных ворот и сторож как угорелый кинулся к билу, чтобы поднять на ноги все селение, Акинфий остановил его окриком:
– Не смей!
У себя во дворе Акинфий, разминая затекшие ноги, прошел мимо избы Шанежки. Как пусто! Бродили по двору одни куры да голуби.
У черного входа Акинфий столкнулся со старшим кучером Михаилом. При виде хозяина тот утерял дар речи.
Темным коридорчиком, с запахом прокисшего, Акинфий дошел до людской трапезной, разобрал за дверью голос стряпухи Дементьевны. Она бранила конюхов за обжорство:
– Разленились без настоящего дела, бока отлежали, а по целому котлу уминаете. Больше не дам, проваливайте!
Узнав хозяина, все повскакали из-за стола, а Дементьевна запричитала.
– Живы, бездельники?
– Твоими заботами, батюшка!
Дементьевна кинулась было по соседству будить старого Самойлыча.
– Не тронь старика. Шанежку ко мне.
Акинфий пал на Невьянск как снег на голову. В первый же день побывал на Ялупан-острове, сам повидал согнанных туда наиболее упрямых «молчальников», Шанежку разносил беспощадно. Обнаружил на заводе большие неполадки. Убедился, что дела в его отсутствие велись спустя рукава. От хозяйского разноса приказчик покрылся холодным потом.
Поздним вечером в портретном зале, уже при свечах, Акинфий наставлял приказчика Шанежку. Камердинера Самойлыча он послал в башню за Саввой.
Хозяин мерил зал шагами, заложив руки за спину. Приказчик был белее бумаги, стоя переминался с ноги на ногу. Слишком хорошо он знал, что сулит ему сухость в хозяйском голосе.
– Конюхом тебе быть, а не делами управлять. Мараешь славу старого завода.
– С народом туго приходится. Озверел он. Зубатят в ответ.
– Зубатят? Плетей, что ли, у тебя нехватка? Свою вину на чужие плечи перекидываешь? Хитер, рыжая лиса! Слуги жалуются, что ты, морда наглая, девок во дворец водишь. Ноги чтобы твоей больше во дворце не было. Слышишь?
– Слушаюсь.
– Теперь твердо запоминай, что прикажу. Поутру сам возьмись за дознание на Ялупане. Тамошний смотритель больно жалостлив. Каленым железом молчальников жги, а правду узнай, откуда кто ко мне явился. Сколько сейчас всего на Ялупане?
– Не боле четырех сотен.
– Тех, кто не признается, держи на Ялупане, покуда мой гонец из столицы сюда не прискачет. Получишь от меня знак через брата Никиту – всех упрямцев под башню в казематы сведешь. Тогда на Ялупане годовые избы попали, отсидные ямы засыпь.
– Все исполню. А с теми, кого под башню, что прикажешь?
– А это уж не твоя забота. Там Саввино слово закон. Скоро брат сюда из Ревды наедет с Мосоловым. С Прохором не задирайся, он старше тебя по службе.
– Распорядку его чиниться?
– Смотря в чем. Слушай, о чем скажет, а ладь как сподручнее. Только одному Савве во всем чинись. Его больше брата слушайся.
– С серебром как велишь, кое там в коробах и в гробах?
– И о том Савва позаботится. Сторожам у всех ворот вели ворон ртами не ловить. Чтобы о всяком чужом человеке доносили тебе незамедлительно: судьбу Невьянска тебе вручаю. На заводе о столичном розыске никому ни слова. Оплошаешь – сам себе могилу рой. Понял меня?