Сказание об аде и рае, или Расторжение брака
Шрифт:
– Он и будет твоим, Памела. Всё будет твоим, даже Бог. Но ты не то делаешь. Ничем нельзя овладеть по праву природы.
– То есть как? Это же мой сын, плоть от плоти!
– А где сейчас твоя плоть? Разве ты еще не поняла, что природа тленна? Смотри! Солнце восходит. Оно может взойти каждую минуту.
– Майкл – мой!
– В каком смысле твой? Ты его не сотворила. Природа вырастила его в твоем теле, помимо твоей воли. Да... ты как-то забыла, что ты тогда не хотела ребенка. Майкл – несчастный случай.
– Кто тебе сказал? – перепугалась
– Тем не менее, ты не любишь ни нашу маму, ни меня.
– Ах, вон что! Так, так, ясно... Ну, Реджинальд, не ждала! Обидеться за то...
Дух засмеялся.
– Бог с тобой! – воскликнул он. – Тут у нас никого нельзя обидеть.
Дама застыла на месте. По-видимому, эти слова поразили ее всего сильнее.
– Идем, – сказал учитель, – пойдем дальше. – И взял меня за руку.
– Почему вы меня увели? – спросил я, когда мы отошли подальше от несчастной дамы.
– У них разговор долгий, – отвечал учитель. – Ты слышал достаточно.
– Есть для нее надежда?
– Кое-какая есть. Ее любовь к сыну стала жалкой, вязкой, мучительной. Но там еще тлеет слабая искра, еще не всё – сплошной эгоизм. Искру эту можно раздуть в пламя.
– Значит, одни естественные чувства лучше других?
– И лучше, и хуже. В естественной любви есть то, что ведет в вечность, в естественном обжорстве этого нет. Но в естественной любви есть и то, из-за чего ее можно принять за любовь небесную, и на этом успокоиться. Медь легче принять за золото, чем глину. Если же любовь не преобразить, она загниет, и гниение ее хуже, чем гниение мелких страстей. Это – сильный ангел, и потому – сильный бес.
– Не знаю, можно ли говорить об этом на земле. Меня обвинили бы в жестокости. Мне сказали бы, что я не верю в человека... Что я оскорбляю самые светлые, самые святые чувства...
– Ну и пусть говорят, – сказал учитель.
– Да я и не посмел бы, это стыдно. Нельзя пойти к несчастной матери, когда ты сам не страдаешь.
– Конечно, нельзя, сынок. Это дело не твое. Ты не такой хороший человек. Когда у тебя самого сердце разобьется, тогда и поглядим. Но кто-то должен напомнить вам то, что вы забыли: любовь, в вашем смысле слова, – еще не всё. Всякая любовь воскреснет здесь, у нас; но прежде ее надо похоронить.
– Это жестокие слова.
– Еще жесточе – скрыть их. Те, кто это знают, боятся говорить. Вот почему горе прежде очищало, теперь ожесточает.
– Значит, Китс был прав, когда писал, что чувства священны?
– Вряд ли он сам понимал, что это значит. Но нам с тобой надо говорить ясно. Есть только одно благо – Бог. Все остальное – благо, когда смотрит на Него, и зло, когда от Него отвернется. Чем выше и сильнее что-либо в естественной иерархии, тем будет оно страшнее в мятеже. Бесы – не падшие блохи, но падшие ангелы. Культ похоти куда хуже, чем культ материнской любви, но похоть реже
Я поглядел и увидел, что к нам приближается Призрак, а у него что-то сидит на плече. Он был прозрачен, как и все призраки, но одни были погуще, другие пожиже, как разные клубы дыма; одни – побелее, другие – потемнее. Этот был черен и маслянист. На плече у него примостилась красная ящерка, которая била хвостом, как хлыстом, и что-то шептала ему на ухо. Как раз, когда я увидел его, он с нетерпением говорил ей: «Да перестань ты!», но она не перестала. Сперва он жмурился, потом улыбнулся; потом развернул к западу (раньше он шел к горам).
– Уходишь? – спросил его чей-то голос.
Дух, заговоривший с ним, был как человек, но побольше, и сиял так ослепительно, что я почти не мог на него смотреть. Свет и тепло исходили от него, и я почувствовал себя, как чувствовал прежде в начале жарких летних дней.
– Да. Ухожу, – отвечал Призрак. – Благодарю за гостеприимство. Всё равно ничего не выйдет. Я говорил вот ей (он указал на ящерицу), чтобы она сидела тихо, раз уж мы тут – она ведь сама подбивала меня поехать. А она не хочет. Вернусь уж я домой...
– Хочешь, чтобы она замолчала? – спросил пламенный Дух; теперь я понял, что он – ангел.
– Еще бы! – ответил Призрак.
– Тогда я ее убью, – сказал Ангел и шагнул к нему.
– Ой, не надо! – закричал Призрак. – Вы меня обожжете! Не подходите ко мне!
– Ты не хочешь, чтобы я ее убивал?
– Вы сперва спросили не так...
– Другого пути нет, – сказал Ангел. Его огненная рука повисла прямо над ящеркой. – Убить ее?
– Ну, это другой вопрос. Я готов об этом потолковать, но это так просто не решишь. Я хотел, чтоб она замолчала... Измучила она меня.
– Убить ее?
– Ах, время есть, обсудим потом...
– Времени больше нет. Убить ее?
– Да я не хотел вас беспокоить. Пожалуйста, не надо... Вон она и сама заснула. Всё уладится. Спасибо вам большое.
– Убить ее?
– Ну что вы, зачем это нужно? Я с ней сам теперь справлюсь. Лучше так, потихоньку, постепенно, а то что ж убивать!
– Потихоньку и постепенно с ней ничего не сделаешь.
– Вы так считаете? Что ж, я подумаю об этом, непременно подумаю... Я бы, собственно, и дал вам ее убить, но я себя что-то плохо чувствую. Глупо так спешить. Вот оправлюсь, и, пожалуйста, убивайте. Выберем подходящий день.
– Другого дня не будет. Все дни – теперь.
– Да отойдите вы! Я обожгусь. Что она? Вы меня убьете!
– Нет, не убью.
– Мне же больно!
– Я не говорил, что тебе не будет больно. Я сказал, что не убью тебя.
– А, вон что! Вы думаете, я трус. Ну, давайте так: я съезжу туда и посоветуюсь с моим врачом. Я приеду, как только выберу минутку.
– Других минут не будет.
– Что вы ко мне пристали? Хотите мне помочь, убивали бы ее без спроса, я бы и охнуть не успел. Всё бы уже было позади.