Сказание об аде и рае, или Расторжение брака
Шрифт:
– Я не могу убить ее против твоей воли. Ты соглашаешься?
Ангел почти касался ящерки. Тут она заговорила так громко, что даже я услышал:
– Осторожно! – сказала она. – Он меня убьет, он такой. Скажи ему слово – и убьет. А ты останешься без меня навсегда. Это неестественно! Как же ты жить будешь? Ты же станешь призраком, а не человеком. Он таких вещей не понимает. Он – холодный, бесплотный дух. Они могут так жить, но не ты же! Знаю, знаю, у тебя и наслаждения нет, одни помыслы. Но это всё же лучше, чем ничего! А я исправлюсь. Признаю, бывало всякое, но теперь я стану потише. Я буду тебе нашептывать вполне невинные помыслы...
– Ты соглашаешься? – спросил Призрака Ангел.
– Вы убьете и меня...
– Не убью. А если бы и убил?
– Да, вы правы. Всё лучше, чем она.
– Убить ее?
– А, чтоб вас! Делайте, что хотите! Ну, поскорей! – закричал Призрак – и очень тихо прибавил: – Господи, помоги мне...
И тут же вскрикнул так страшно, что я пошатнулся. Пламенный Ангел схватил ящерку огненно-алой рукой, оторвал и швырнул на траву.
Сперва я как будто ослеп, потом увидел, что рука и плечо у Призрака становятся всё белей и плотней. И ноги, и шея, и золотые волосы как бы возникали у меня на глазах, и вскоре между мной и кустом стоял обнаженный человек почти такого же роста, как Ангел.
Но и с ящерицей что-то происходило. Она не умерла и не умирала, а тоже росла и менялась. Хвост, еще бьющий по траве, стал не чешуйчатым, а подобным кисти. Я отступил и протер глаза. Передо мной стоял дивный серебристо-белый конь с золотыми копытами и золотой гривой.
Человек погладил его по холке, конь и хозяин подышали в ноздри друг другу, а потом хозяин упал перед Ангелом и обнял его ноги. Когда он поднялся, я подумал, что лицо его – в слезах, но, может быть, оно просто сверкало любовью и радостью. Разобрать я не успел. Ну и скакал он! За одну минуту они с конем пронеслись сверкающей звездой до самых гор, взлетели вверх – я закинул голову, чтоб их видеть – и сверкание их слилось со светло-алым сверканием утренней зари.
Еще глядя им вслед, я услышал, что и долина, и лес полнятся могучими звуками, и понял почему-то, что поют не духи, а трава, вода и деревья. Преображенная природа этого края радовалась, что человек снова оседлал ее, и пела так:
Ничто покой не возмутит и радость не нарушит, Святая Троица приют дает блаженным душам. Господь хранит ее как щит – всех рыцарей отважных. Они избегнут западни, томления и жажды. Не страшен призрак ей во тьме, ни пуля в свете ясном. Любую фальшь, любой обман узрит насквозь прекрасно. Ни тайный смысл, ни солнца жар ей вовсе не опасны. Одни откажутся идти, а многих ждет путь ложный, Она же истинным путем ступает непреложно. Опорой прочной Сам Господь ей в мире горних странствий. Сквозь все ловушки проведет Своей десницей властной. Она пройдет сквозь львов и змей, и хищный зверь не тронет Вся радость мира будет с ней у божеского трона.– Ты всё понял, сынок? – спросил учитель.
– Не знаю, всё ли, – ответил я. – Ящерка и вправду стала конем?
– Да. Но сперва он убил ее! Ты не забудешь об этом?
– Постараюсь не забыть. Неужели это значит,
– Ничто не может, даже самое лучшее, в нынешнем своем виде. Плоть и кровь не живут в горах, и не потому, что они слишком сильны и полны жизни, а потому, что они слишком слабы. Что ящерица перед конем? Похоть жалка и худосочна перед силой и радостью желания, которое встанет из ее праха.
– Значит, чувственность этого человека мешает меньше, чем любовь к сыну той несчастной женщины? Она любила слишком сильно, но ведь любила!
– Слишком сильно, по-твоему? – строго сказал он. – Нет, слишком слабо. Если бы она любила его сильнее, и трудности бы не было. Я не знаю, что будет с ней. Но допускаю, что вот сейчас она просит отпустить его к ней, в ад. Такие, как она, готовы обречь другого на страшные муки, только бы владеть им. Нет, нет. Ты сделал неправильный вывод. Спроси лучше так: если восставшее тело похоти так могуче и прекрасно, каково же тело дружбы и материнской любви?
Я не ответил ему. Вернее, я спросил о другом:
– Разве тут у вас есть еще одна река?
Спросил я это потому, что на всех опущенных листьями ветках задрожал пляшущий свет, а на земле я видел такое только у реки. Очень скоро я понял свою ошибку. К нам приближалось шествие, и на листьях отражались не отсветы воды, а его сверкание.
Впереди шли сияющие духи – не духи людей, а какие-то иные. Они разбрасывали цветы, и те падали легко и беззвучно, хотя каждый лепесток весил здесь в десять раз больше чем на земле. За духами шли мальчики и девочки. Если бы я мог записать их пение и передать ноты, ни один из моих читателей никогда бы не состарился. Потом шли музыканты, а за ними шла та, кого они чествовали.
Не припомню, была ли она одета. Если нет, – значит, облако радости и учтивости облекало ее и даже влачилось за нею, как шлейф, по счастливой траве. Если же она была одета, она казалась обнаженной, потому что сияние ее насквозь пронзало одежды. В этой стране одежда – не личина; духовное тело живет в каждой складке, и все они – живые ее части. Платье или венец также неотделимы, как глаз или рука.
Но я забыл, была ли она одета, помню лишь невыносимую красоту ее лица.
– Это... это... – начал я, но учитель не дал мне спросить.
– Нет, – сказал он, – об этой женщине ты никогда не слышал. На земле ее звали Саррой Смит, и жила она в Голдерс-Грин!
– Она... ну, очень много тут у вас значит?..
– Да. Она – из великих. Ты знаешь, что наша слава ничем не связана с земной.
– А кто эти великаны? Смотрите! – Они – как изумруд!
– Это ангелы служат ей.
– А эти мальчики и девочки?
– Ее дети.
– Как много у нее детей...
– Каждый мальчик и даже взрослый становился ей сыном. Каждая девочка становилась ей дочерью.
– Разве это не обижало их родителей?
– Нет. Дети больше любили их, встретившись с ней. Мало кто, взглянув на нее, не становился ей возлюбленным. Но жен они любили после этого не меньше, а больше.
– А что это за звери? Вон – кошка... кот... прямо стая котов... И собаки... Я не могу их сосчитать. И птицы. И лошади.
– Каждый зверь и каждая птица, которых она видела, воцарялись в ее сердце и становились самими собой. Она передавала им избыток жизни, полученный от Бога.
Я с удивлением посмотрел на учителя.