Сказание об Омаре Хайяме
Шрифт:
Хасан Саббах опустил голову. Словно бы устал держать ее так, как полагается.
Вождь не торопился. Дело такое, что требовалось сугубое обдумывание. Лишнее слово к добру не приведет. Не до конца понятое предложение совсем ни к чему, оно внесет только путаницу. Нужна выдержка. Осмысление каждого слова. Оно должно войти в ухо слушающего и остаться в голове прочно, надолго. Ибо каждому необходимо руководствоваться этим словом в многотрудном и опасном деле.
Хасан Саббах повернул голову назад, насколько это было возможно, и принял
– Я передаю это произведение ширазских мастеров в руки уважаемого Зейд эбнэ Хашима. Он может и не принять его. Это будет равносильно отказу, и более ничего. Но ежели примет, мы решим, в кого он должен всадить его. В самое сердце. По самую рукоять. Вы меня поняли?
Молодой асассин поднялся с места, принял кинжал, поцеловал его.
– Я направлю его куда следует, – решительно заявил Зейд…
Хасан Саббах словно бы не расслышал этих слов.
– А теперь, – сказал он, – согласно уговору решим, как быть дальше. Я бы хотел изложить образ наших действий. Хорошо?
Ему ответили хором: «Хорошо».
И Хасан Саббах обстоятельно изложил план. Продуманный до мельчайших подробностей. Зейд эбнэ Хашим не упустил ни одного слова, ибо кинжал был передал ему, а не кому-либо другому…
22. Здесь рассказывается о том, как Эльпи узнает то, что узнает
Светильник на небе нынче погашен, сверкают только звезды. Не горят медные светильники и в комнате, где, как всегда, господствуют сине-зеленые тона – по цвету неба, которое в широком окне.
Эльпи вся светится внутренним светом. Кожа ее бела и шелковиста. От нее пахнет тонкими багдадскими духами, ее волосы благоухают жасмином.
Омар Хайям говорит ей:
– Я должен сказать тебе нечто.
Она не хочет и слышать о чем-нибудь постороннем. Зачем говорить в такую ночь? Разве мало счастья? Разве мало сладости? Даже думать запрещено в такую ночь!
И Эльпи читает стихи на своем языке и переводит на арабский. Стихи про бессонную ночь, про любовь, про поцелуи и объятия. Такой полудетский лепет…
Однако стихи глубоко трогают саму Эльпи. Она в упоении… Ночь, вино и любовь. Чего еще пожелать душе? Неужели и сию минуту размышлять о тайнах мироздания, которые не стоят и плевка?..
– Как ты сказала? – останавливает ее Омар Хайям.
Эльпи весело повторяет:
– Все эти твои мироздания не стоят и плевка.
Хайям смеется: хорошо сказано. Как бы это не забыть?
Конечно, Эльпи права: в такую ночь грешно думать о чем-то постороннем.
– Но я должен огорчить тебя. – Хаким вдруг переходит на сердитый тон. – Я это говорю серьезно…
Что хаким еще выдумывает?
– Слушай, господин, – просит Эльпи, – сделай мне больно. Только очень больно.
– Я не могу, – говорит он. – Я не могу, ибо должен огорчить тебя. Я не могу скрывать эту тайну.
Ну что ж, Эльпи готова
Хаким отворачивается – ему немного стыдно. Он покашливает – не знает, как начать. Потом выдавливает из себя одно слово:
– Эльпи…
Она лежит неподвижно на мягкой и широкой постели. Она смотрит на небо, готовая слушать. А он все молчит.
И тогда Эльпи говорит тихо и неторопливо:
– Я знаю все. Ты изменил мне.
Хайям вздрагивает.
– Что ты сказала?
– Ты полюбил другую, – говорит она спокойно.
Он тоже смотрит на небо, на котором звезд не счесть. Неужели он трус? Начинает ненавидеть себя? Разве мужчина – трус? Разве тот, кто бесстрашно устремляет свой взор в глубину вселенной, – трус? Разве тот, кто знает цену жизни и цену смерти, – трус?
– Можешь не отвечать, – говорит Эльпи. – Я догадываюсь. Я это почувствовала неделю назад. У твоих губ был другой вкус. Они целовали не так, как раньше. Это было неделю назад.
Он хранил молчание.
– Скажи, что я не права. – Эльпи холодна и по-прежнему спокойна. Даже слишком спокойна.
Хайям хотел было раскрыть рот, но губы не повиновались ему.
– Скажи, что я солгала! – приказала она.
И он сказал ей:
– Нет, ты права.
Хайям лег на спину, подложил себе руки под голову вместо подушки и стал говорить так, точно обращался к звездам, а не к Эльпи.
Точно, во всех подробностях, стараясь ничего по упустить, будто находя в этом особое удовольствие, начал он рассказывать о том жарком дне, о прохладных струях Зайендеруда, о зеленой лужайке и юной Айше. И эта скатерть, словно снег с Эльбурсских гор, вино и шербет, зелень и мясо, и часы душевного наслаждения, которым не было конца… Это были часы любви – подлинной, естественной, волновавшей сердце и ум. Вокруг никого!.. Только Зайендеруд!..
Вдруг он оборвал свои воспоминания и прислушался: но все тихо, и хоровод светил совершенно беззвучен. А пение цикад лишь подчеркивало тишину.
Она сказала глухо:
– Дальше…
Он повернулся к ней: она лежала пластом и тяжело дышала. Она дышала так, словно пробежала целый фарсанг, не меньше!
Повторила:
– Дальше…
Он увидел ее губы и жемчуга меж ними. Он увидел ее соски, направленные в небо. И живот ее светился особенным светом: фосфоресцировал зеленоватым, матовым огнем. И пупок, черную точку посредине зеленоватого живота, увидел он…
– Дальше, – попросила она. Схватила, точно добычу свою, его за плечи и просила: – Дальше… Я прошу, – умоляла Эльпи. – Говори же! Ничего не скрывай…
Он приложил руку к своему лбу: на нем испарина. Сердце готово выскочить наружу – ему тесно в грудной клетке, словно птице.
– Зачем? – удивленно спрашивает он.
Но она требует, просит, умоляет. Она готова раствориться в нем. И эта молодая женщина предстает в совершенно новом обличии, и удивление его растет от минуты к минуте. Но еще быстрее захлестывает его жар.