Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад

Вегнер Роберт М.

– Тогда… – Он колебался. – Если простишь мне нескромный вопрос, что же ты здесь делаешь?

– Что я здесь делаю? А-а… в смысле, почему я гоняю по степям с саблей и луком в руках, вместо того чтобы где-то там вышивать белье для приданого? Я воспитывалась в горах, под Олекадами, выросла же здесь. Живу собственной жизнью и не тороплюсь рожать детишек какому-то вечно пьяному пастуху.

– Это мог бы быть вовсе не пастух.

– О, комплимент. И недурственный, – усмехнулась она. – В Йерте, похоже, вас учат не только размахивать священным мечом и бормотать экзорцизмы от имени Лааль Сероволосой.

Аредон казался возмущенным.

– Я не спешу, – проворчала она в пространство. – Я не… Нет,

иначе. Если бы моя мать день за днем повторяла мне, что нужно выйти замуж и родить ей внуков, наверняка у меня их уже было бы двое, а то и четверо. Но удочерили меня фургонщики верданно, которые, полагаю, и сами не знали, как должны воспитывать… Научили меня махать саблей, позволили выбрать собственный путь, а он завел меня сюда, на границу Урочища и в компанию монаха, который не может уснуть и так мало знает о степях.

– А собственно, как… как…

– Как случилось, что меекханка чистой крови поселилась в верданнской кузнице?

– Да.

Кайлеан засмотрелась в огонь:

– Ты вспоминал что-то о борьбе добра и зла, монах, – начала она, помолчав. – Скажем так, мне тоже представилась возможность принять в ней участие, вот только зло – выиграло. Мое зло не было тварью из легендарных времен, отродьем Нежеланных. У моего зла наверняка имелись отцы и матери, друзья и любовницы. Оно родилось, училось плакать, смеяться, ходить, говорить, врать и ругаться. Наверняка носило оно имя и прозвище. Но это ничего не меняло.

Она прикрыла глаза.

– Я путешествовала с отцом, матерью и двумя братьями на юг. Собирались мы искать там счастья, лучшей судьбы. В горах мы держали небольшое государственное поле, выкармливали стадо коз, несколько овец. Помню, часто бывало холодно и голодно, а с юга, из степей, доходили слухи, что любой, кто поселится там, получит столько земли, сколько сумеет конно объехать за полдня. Оттого отец в конце одной из зим, когда пришлось нам есть хлеб из муки, приправленной желудями, собрал нас и отправился на юг. Как видно, можно быть меекханцем от деда-прадеда и мечтать поселиться меж варварами…

Она всматривалась в огонь, ища хоть какие-то эмоции, но эти воспоминания давно уж перестали причинять боль.

– Напали на нас бандиты. Не знаменитые, никакой там не Черный Хоссе или Вехир Убийца. Так, несколько головорезов, которые, полагаю, даже не надеялись на такое счастье. Мы как раз встали лагерем, когда они вынырнули из тьмы. Отец даже не успел потянуться за оружием – получил три стрелы. Братьев растоптали лошадьми. Мать пришпилили к земле копьем. Я… Я как раз отошла в кусты, по нужде. Смотрела на то, что происходит, присев с юбкой, поднятой чуть ли не до пупа. В задницу меня колола сухая травинка.

Лицо ее перекосила странная, страшная гримаса:

– Смешно, верно? Они убивали мою семью, а единственное, что я отчетливо помню, так это тот проклятущий стебелек, коловший мне зад. А они закончили быстро. Важны им были лишь деньги, кони и несколько наших ценных безделушек. Уехали они так же быстро, как и появились. Просто в ночь. А я… Я сидела там, в тех кустах, до самого рассвета. Потом я взяла лук, который они не нашли в темноте, и пошла за ними. Мне было тринадцать, и я думала лишь об одном. Найти их и убить. А они не спешили, ведь находились на своей земле… Владыки степи. Я их нашла днем позже, когда они собирались напасть на очередных путников. Не помню точно, что я сделала, они как раз въезжали в лагерь, а я начала кричать и стрелять. Вроде бы попала в предводителя разбойников, когда он собирался проткнуть копьем самого Анд’эверса. К луку у меня всегда был талант. Потом я потеряла сознание. Очнулась в фургоне. Так я и познакомилась с родом Калевенх.

– А твои дальние родственники?

– Никого нет – не здесь. Я с севера, и там остались какие-то тетушки и дядюшки, которые, как и мы, в конце зимы заправляли хлеб желудевой мукою, – скривилась она. – Наверняка обрадовались бы, свались им на голову девица-подросток, а с ней вместе – слово «приданое».

– Потому ты осталась с верданно?

– А что такого? – гневно вскинулась она: ей не понравился сам его тон, слишком много раз слышала полные фальшивой заботы слова, произнесенные подобным голосом. – Думаешь, мне было у них худо? Что я с утра до ночи управлялась по хозяйству за кусок хлеба и угол для сна, как пришлось бы мне жить, займись мной какая-нибудь «правильная» семья? Тогда моя жизнь наверняка закончилась бы лет в четырнадцать рождением внебрачного ублюдка, которого сострогал бы мне мой славный опекун. Верданно приняли меня и воспитали как собственную дочь. А когда я решила жить как мне хочется, дали мне благословение, саблю и хорошего коня.

– Но я ведь ничего такого не сказал… – Ловчий поднял ладонь в защитном жесте.

Кайлеан гневно фыркнула и снова принялась вглядываться в пламя:

– Слишком часто.

– Прошу прощения?

– Я слишком часто слыхала подобные слова. Ох, это то бедное дитя, которой приходится прислуживать грязнулям. Ах, это та сиротка, что управляется на кухне у дикарей. Ой-ей, что за стыд, меекханская девица вынуждена делать такие вещи. И так далее. Когда мы добрались до первого городка – это была полная дыра, кажется Гвирет, – тамошний бургомистр отобрал меня у Анд’эверса и отдал в «лучшие руки». Я сделалась служанкой у местного мясника. И новый мой опекун прилез ко мне в первую же ночь и начал меня лапать. В мои всего лишь тринадцать я была рослой и к тому же – ничьей. Потому-то он и думал, что может сделать со мной все, что захочет.

Она замолчала на миг, подтянула колени под подбородок, застыла так:

– Хуже всего, что и я так думала. Что я – ничья. Что у меня нет никого и ничего. На следующий день один из пареньков Анд’эверса, Дер’эко, случайно повстречал меня на улице, когда я шла на рынок. Я прорыдала всю ночь, а он сразу же это приметил. Почти силой затащил меня к тетушке Вее’ре, она же в несколько минут вытянула из меня все, что я обещала никогда и никому не рассказывать. Я выплакалась у нее на коленях, словно малое дитя. А потом я подняла взгляд и увидела выражение лица Анд’эверса. И Дер’эко, и Рук’герта, и Дет’мона. И внезапно я поняла, что больше я не ничья. Что я – их, а они – мои. В тот самый день кузнец в компании четырех сыновей проведал мясника. Не знаю, что ему сказали, но, едва только вышли, тот, бледный и трясущийся, побежал к бургомистру и отказался от опеки надо мной. А потом мы оттуда выехали и попали в Лифрев. Ну и история почти повторилась. Почти, поскольку в городе тогда стояла панцирная сотня, а командир ее, полковник Йасферд, знал Анд’эверса. И он настоял на том, чтобы меня не забирали у верданно. Однако сперва поговорил со мной, и окончательно, пожалуй, его убедила истерика, которую я устроила в ответ на предположение, что мной мог бы заняться кто-то еще.

– Истерику? Ты?

– Если можно так назвать бросание всего, что попадалось мне под руку, и словесный поток, состоящий в основном из брани, то – да.

– Ага. Хотелось бы мне это увидеть.

– Не хотелось бы. – Кайлеан улыбнулась. – Вот так я и осталась в кузнице. Они воспитали меня, как и остальных своих дочерей, а все они – честные девушки. Но наслушалась я разного. Местные, может, и не лезут в чужие дела, но даже тут меекханская девчонка, живущая у фургонщиков… раздражала. Прошла пара лет, прежде чем они приняли Анд’эверса и его семью, прежде чем закончились дурацкие придирки. Да что там говорить. Пару раз мне пришлось использовать другие аргументы, нежели врожденная вежливость и красота.