Скажи Алексу, чтобы не ждал
Шрифт:
– Меня заставят собирать боеприпасы и тем самым сделают соучастницей войны, – причитает Трауте, склонив голову на его груди, и Ганс думает: «Как же с ней хорошо».
На какое-то время.
Осень 1941 года
– Почему ты не хочешь выйти за меня замуж? – внезапно спрашивает Алекс, нарушая тишину.
Ангелика поворачивается так медленно, словно ее стройное тело весит непомерно много. Уже поздно, она лежит в постели, натянув одеяло до носа. Она еще час назад попросила Алекса уйти – если он не вернется в казарму к завтрашней перекличке, то быть беде, – но Алекс настоял на том, чтобы остаться, пока она не заснет, и теперь сидит
– Ты и сам знаешь, – сонным голосом отвечает Ангелика.
– Нет, скажи, – настаивает Алекс.
– Я не могу выйти за тебя замуж, потому что я уже замужем.
Один и тот же диалог, всегда один и тот же. Они, как актеры, произносят заученные фразы и не могут вырваться из этого замкнутого круга, снова и снова подпитывают слабые ростки надежды, чтобы потом безжалостно их растоптать. Воскрешение и смерть, сменяющие друг друга с головокружительной скоростью, – вот на чем зиждется их страсть.
И Алекс, как и всегда, говорит:
– Ты можешь развестись.
Ангелика зевает, и зевок ее душераздирающе похож на вздох, затем она отвечает:
– Ты же знаешь, что я не верю в брак по любви.
Он спрашивает:
– Почему?
Конечно, Алекс знает, что родители Ангелики развелись, когда дети были совсем маленькими. Еще он знает, что, когда Ангелике едва исполнилось восемнадцать, ее отец, впав в умопомешательство, выбросился из окна лечебницы и погиб.
Ангелика отвечает лишь:
– Ах, Aljosha.
Aljosha. Она дала Алексу это прозвище, потому что хотела называть его как-то по-особенному, не «Алекс» или «Шурик», как называют другие. Алекс зовет ее «Ангели», «Энгсляйн» или «Ее Светлейшее Высочество графиня Ангелика Элизабет», когда хочет немного подурачиться.
Ангелика потягивается, показывая, что хочет спать, – она и правда сонная. Алекс молча сидит на табурете, который сам и соорудил. Для нее. Алекс нашел эту квартиру – для нее. Смастерил мебель, нарисовал на голых стенах лошадей, заплатил за первый месяц аренды, заехал за Ангеликой на Мюнхенский вокзал, куда она прибыла со слезами на глазах и двумя чемоданами, и привез сюда. Ангелика потом и сама не могла объяснить, почему плакала, ведь на самом деле все было хорошо. Она никогда не чувствовала себя как дома, пока жила на севере Германии, где ее супруг руководит школой, а сама она работала учителем. Супруг ничего не мог поделать: бескрайние просторы и мрачная зимняя темнота делали Ангелику несчастной, как и одиночество и сознание того, что семья и все друзья находятся за много часов езды на поезде. Только Алекс, которого Ангелика в то время считала почти членом семьи, Алекс, лучший друг Кристеля, ставший для нее вторым братом – более взрослым и веселым, частенько приезжал погостить.
Алекс решил изучать медицину в Гамбурге, хотя тоже терпеть не может Северную Германию. Ангелика приняла это за жалость и была ему благодарна – да, вначале она испытывала в первую очередь благодарность, однако позже эта благодарность переросла в нечто большее, много большее.
Алекс снова начинает говорить, Ангелика этого ждала и даже не открывает глаз:
– Мы будем работать. Я буду рисовать, переводить и создавать такие скульптуры, каких никогда еще не создавал, буду сидеть на берегу Изара и за деньги писать портреты. Что ты на это скажешь? Еще я могу давать уроки русского, а ты будешь выступать со своей блокфлейтой, публиковать стихи и рассказы, мы будем вкалывать как проклятые, и в один прекрасный день эмигрируем.
– В Москву, в Москву! –
– W Rossiju, – без всякой иронии бормочет Алекс. Прежде во время таких разговоров он вяло говорил, что доучится и станет настоящим врачом, уважаемым человеком и высокооплачиваемым профессионалом, способным прокормить семью. Но Ангелика все равно никогда ему не верила.
Мужу она призналась раньше, чем рассказала об измене кому-либо еще. Ей была невыносима сама мысль о том, что однажды он наткнется на чужие любовные письма, как делают мужья-рогоносцы из великих романов мировой литературы.
Да, она слишком много читает, однако стоило вообразить такое развитие событий, как ей становилось настолько больно, что она предпочла сразу во всем признаться и смиренно ждать, какое наказание назначит ей уважаемый господин директор. Однако поначалу он ничего не сказал, задумался, на лице у него застыло непроницаемое выражение. Минута проходила за минутой, и Ангелике ничего не оставалось, кроме как надеяться… На что? Может быть, даже на развод. Но затем он спокойно сказал, что бросит руководство школой и переедет с Ангеликой на юг – как будто ее любовь к Алексу была лишь своего рода тоской по дому! Не то чтобы он был полностью неправ, однако и не совсем прав, и тогда они поссорились: «И речи быть не может! А как же ученики?! И самое главное – твоя военная бронь?! Неужели тебе не терпится на фронт? Не делай глупостей!»
На самом деле говорила только Ангелика, супруг ее сидел и молча слушал.
– И вообще, – кричала она, – нам нужно побыть порознь, подумать, я еще так молода, а ты – уже давно нет! – И выбежала из комнаты, как будто это он причинил ей зло – так ей почему-то казалось.
Несколько дней спустя муж сказал: школе пригодился бы человек, умеющий печатать на машинке и стенографировать, так почему бы Ангелике, его собственной жене, не стать этим человеком? Если она хочет, то может вернуться в Мюнхен на несколько месяцев – исключительно ради повышения квалификации, конечно, так мы и скажем ученикам. Да, именно в Мюнхен, именно туда, куда вернулся Алекс.
– Я не могу жить там, где постоянно натыкаюсь на твоего мужа, – утверждал Алекс, но на самом деле у него закончились деньги и вдохновение, и втайне он, должно быть, получал некоторое удовольствие, проверяя, последует ли за ним Ангелика.
И она последовала, но с пагубного благословения мужа. Порой Ангелике в голову приходила мысль о том, что Алекс – человек, которого можно любить, но с которым невозможно жить, и почти беззаботное поведение ее мужа только усиливало эту мысль. Дошло до того, что одно присутствие Алекса рядом стало откровенно неприятным, она предпочла бы просто думать о нем, мечтать о нем, как раньше, предпочла бы просто заснуть и спать. В мире снов не приходится принимать решений – тем более окончательных, любовь там существует без каких-либо последствий и совершенно безрассудно.
Алекс уже знает, когда притворный сон Ангелики сменяется настоящим, она похрапывает – но, конечно, никогда не признается в этом даже себе. Алекс тоже ничего не говорит, но негромкий шум ее дыхания ему несказанно мил. Похож на мелодию флейты. До чего же хочется нарисовать ее прелестное личико, а еще лучше – забраться к ней под одеяло, да нельзя будить, слышишь, Aljosha, Ее Светлость нуждается во сне. Алексу нравится это слово – оно напоминает светлячков, и он забавляется, слушая похрапывание своей возлюбленной.