Скажи, что любишь
Шрифт:
Дурацкие гормоны бомбят, делая меня плаксивой, мнительной истеричкой. Несмотря на заверения врача, что все под контролем, я воспринимаю эту ситуацию, как чудовищную катастрофу. Просто конец света, без единого шанса на счастливый исход.
— Заберу, — без колебаний соглашается Смолин.
— Я тебе пришлю телефон хорошей няни для младенцев. С круглосуточным пребыванием, — тараторю в трубку, боясь тишины, — карантин на неделю. Пусть она эти семь дней не отходит от Ксюши. Смотрит в оба. А ты контролируй, проверяй, что
Я продолжаю судорожно набирать, что Смолин должен делать в экстренных ситуациях, какую смесь лучше купить, какие памперсы.
— Так! Стоп. Стоп! — он прерывает мой поток сознания. — тихо! Все. Выдыхай.
— Смеешься? Какое выдыхай. Меня сейчас наизнанку вывернет.
— Заворачивай обратно. Никаких изнанок, — голос в трубке совершенно ровный и уверенный. Впрочем, как и всегда, — скидывай номер няни. Я все сделаю.
— Ксюшу когда заберешь?
— Уже собираюсь.
Решив вопрос с ребенком, я обессиленно отваливаюсь на подушки и пытаюсь убедить себя в том, что все будет хорошо.
Смолин не посторонний человек. Пусть характер у него вообще не сахарный, но я знаю, что он не сделает ничего из того, что может навредить малышу. Все должно быть хорошо, но блин, как же страшно.
Самочувствие еще это хреновское. И температура, и кашель, и песок из почек идет. Все один к одному. Не повернуться лишний раз, не чихнуть. В голове туман.
Несмотря на требование врачей оставаться в койке, я все-таки выползаю из-под одеяла и ковыляю к окну, как раз в тот момент, чтобы увидеть, как Смолин с ребенком садится в машину. И тут же слезы из глаз, страшно, что увезет и не отдаст детку.
— Дура, — шмыгаю носом. Перечитала всяких ужасов, где у матерей отнимают детей, теперь сама себя извожу на пустом месте.
Чтобы между мной и Кириллом не происходило, я знаю, что он не такой.
— А ну-ка марш в постель! — Ирина Михайловна ловит меня с поличным, — еще и босиком! Сильнее разболеться хочешь?
Я возвращаюсь в койку, бездарно шмыгая носом.
— Слезы отставить. Все хорошо. Мы тебя на ноги мигом поставим, а ребенку будет лучше за пределами карантинной зоны.
— Знаю. Просто грустно.
— Грустно ей, — фыркает врач, — радоваться надо, что отец забрал ее без вопросов. Знаешь, сколько папаш, которые скорее в бега пустятся, чем взвалят на себя грудничка? То-то же! Так что возьми себя в руки и настраивайся на хорошее. Так организм быстрее пойдет на поправку.
— Вы правы, — надсадно улыбаюсь, мысленно обещая себе поправиться как можно скорее.
Уже из дома Смолин отчитывается, что все хорошо. Что няня приехала и занимается ребенком. Он работает из дома, и в течение дня он несколько раз присылает фотоотчеты. И когда я вижу Кнопку на фотографиях, такую маленькую и беззащитную, у меня сердце заходится и слезы подкатывают к глазам.
Эти слезы – просто катастрофа какая-то. Я в жизни столько не ревела, как за эти дни.
Однако, что такое настоящая катастрофа, я узнала ближе к вечеру, когда уже стемнело. Мне позвонил Кирилл и надломленным, совсем не похожим на его обычный, голосом сообщил:
— У няни какие-то проблемы дома. Она вынуждена была уехать.
— Как Ксюша?
— Спит. Я с ней. Вдвоем, — если Смолина и можно было чем-то испугать, то как раз вот этим, — и я понятия не имею, что буду делать, когда она проснется.
***
Все, болеть некогда. Несмотря на температуру, хреновое самочувствие и капельницу, которую мне поставила заботливая медсестра, я вишу на телефоне, пытаясь найти няньку.
Смолин тоже висит.
Только толку ноль.
Не знаю, как это называется, что за подстава такая, но НИКТО! не откликается на наш запрос. Ни одна нянька не может сидеть с Ксюшей. То слишком маленький ребенок, то уже есть работа, то не отвечают.
Я пальцы стираю по самый локоть, наяривая то сообщения, то шерстя интернет, то пытаясь кому-то дозвониться.
В отчаянии звоню Ленке. Она с детьми не очень, вернее совсем никак, но я надеюсь на то, что материнский инстинкт у нее все-таки где-нибудь завалялся и даст о себе знать, если ей всучить младенца. Всего-то и надо ночку продержаться, а завтра уж точно нянька найдется.
Однако Лена не отвечает. Игнорит меня полностью, сколько бы я ни названивала, сколько бы ни написывала.
— Лена, — стону в трубку, — откликнись, зараза ты непоседливая.
Однако зараза занята чем-то своим, очень важным, поэтому оставляет мои попытки связаться без внимания.
Зато снова звонит Смолин.
Кажется, мы с ним за этот вечер созванивались больше, чем за всю нашу предыдущую совместную жизнь.
— Может, ты матери позвонишь? — предлагаю от безысходности.
Не очень хотелось привлекать к этому делу бывшую свекровь. Но у нее по крайней мере опыт есть. Кирилла-то она как-то вырастила.
— Уже, — угрюмо отзывается он, — она с подругами уехала в Спа-тур, вернется через пару дней.
— Да, блин, — закрываю глаза, прижимаю телефон ко лбу. Для верности пару раз стучу.
Это просто Вселенский заговор какой-то. Будто сговорились все.
— Значит, придется мне раньше выписываться.
— Сиди и не дергайся, — Кирилл не поддерживает мой жертвенный порыв, — толку от тебя все равно никакого.
— Это почему? — начинаю возмущаться, но он не дает мне договорить.
Цыкает, вынуждая заткнуться, а потом убитым голосом произносит:
— Кажется, просыпается.
У меня сердце падает в пятки.
— Кир…
— Перезвоню. Жди.
Он скидывает звонок, а я сижу на койке ни жива, ни мертва, прижимаю к груди мобильник и молюсь. Страшно до одури. Словами не передать, как жутко, но Смолину сейчас еще хуже.