Скажи «да», Саманта
Шрифт:
Я была несколько удивлена, потому что, хотя все только и говорили о Дэвиде, никто ни разу не упоминал о его родственных связях. Я знала, что в обществе немало снобов, и потому мне показалось странным, что никто ни разу даже не заикнулся о том, что Дэвид в родстве с лордами. Но я не стала ничего выяснять, а Дэвид повел меня обратно в холл и открыл дверь, ведущую в гостиную.
Это была прелестная комната с белыми панелями и высокими французскими окнами, выходящими в сад. Мебель была несколько старомодная, но удобная, а ситцевая обивка не первой молодости напоминала мне о нашей мебели в Литл-Пулбруке. У дома был очень обжитой вид, здесь было уютно, хотя мне показалось,
Через гостиную мы прошли в библиотеку, и я не смогла удержаться от восторженного восклицания при виде огромного количества книг.
Далее мы очутились в оружейном зале с большим столом посередине и застекленными шкафами, в которых хранили оружие, когда его не требовалось пускать в дело.
Мы поднялись наверх, и здесь я могла убедиться, что все комнаты в доме такие же очаровательные, как та, в которой я приводила себя в порядок перед ленчем. К тому же, у них были очень романтические названия. Например, здесь была комната королевы,и Дэвид объяснил мне, что существует предание, будто в ней однажды останавливалась королева Елизавета. Была здесь и комната герцогаи комната капитана,в честь моряка, который командовал кораблем во времена первого герцога Мальборо. Двери всех комнат выходили в длинный коридор, в конце которого находилась обитая сукном дверь. Дэвид открыл ее, и я подумала, что мы идем на половину прислуги, но вместо этого мы очутились в детской.
Она была точь-в-точь как в замке, до того как его купили Баттерворты, где ребенком играл папа, или на мою собственную детскую в усадьбе священника, только она была намного меньше. Удобное кресло-качалка стояло перед камином с медной решеткой, на которой можно было сушить детскую одежду, и тут же находился экран, покрытый переводными картинками и рождественскими открытками.
В углу детской комнаты находилась игрушечная крепость, по виду старинная, и, очевидно, принадлежавшая какому-нибудь мальчику сотни лет назад, а перед окном стояла качалка-лошадь, у которой был оторван хвост.
Посреди комнаты разместился стол, покрытый тяжелой скатертью. Открытая дверь вела в спаленку с узкой койкой для няни и детской кроваткой с откидными краями.
— Какая прелестная детская! — воскликнула я, обращаясь к Дэвиду.
Я подошла к игрушечной крепости и увидела шкаф рядом с нею. Я открыла дверцы; здесь, как я и ожидала, находились игрушки. Тут были строительные кубики с отбитыми углами, скакалка, волчок, ящик с оловянными солдатиками и плюшевый мишка. Я подобрала медвежонка и взяла его в руки.
— Он точь-в-точь как мой мишка, только у моего не хватало одного глаза, и я боялась, как бы он не ослеп, — сказала я.
— Иди сюда, Саманта, — откликнулся Дэвид. — Я хочу поговорить с тобой.
Он сказал это таким странным тоном, что я невольно обернулась. Он стоял посреди детской.
— О чем? — спросила я.
— Давай сядем, — предложил Дэвид.
У окна стоял небольшой диван с ситцевой обивкой, и мы сели на него. Мишку, который был у меня в руках, я положила к себе на колени.
— Прошлой ночью, Саманта, — начал Дэвид, — ты рассказала мне о себе. Мне тоже нужно тебе многое рассказать.
Меня несколько встревожил его серьезный тон. Он не смотрел на меня, а немного погодя произнес:
— Наверное, я должен начать с извинения. Уже через две минуты после того, как ты в тот день убежала от меня, я понял, что вел себя грубо, жестоко, если не сказать преступно. — Я попыталась запротестовать, но он продолжал: — Мне нет прощения за то, что я тебе наговорил, Саманта, но, может быть, ты поймешь, почему я вел себя таким образом, когда я расскажу о себе. Мне уже давно следовало это сделать. Я воспитывался в доме дяди, потому что мои родители умерли, когда я был еще совсем ребенком. Я любил тетку, как родную мать. Она была добрым и кротким созданием, но дядя был суровым и непреклонным человеком. Одно время он командовал гвардейским полком и поэтому обращался со мной так, словно я был новобранцем, нуждающимся в муштре.
Пока тетка была жива, она, как я догадываюсь, защищала меня от гнева дяди, но когда она умерла, я понял, что жить с ним под одной крышей невозможно. Я оставил школу, а когда началась война, вступил в армию, хотя мне не было еще и восемнадцати лет. И сразу же я попал во Францию и провел там в окопах четыре месяца, до самого конца войны. Война явилась крушением всех моих идеалов, она разрушила все, во что я верил.
Дэвид глубоко вздохнул, словно вспоминая весь ужас минувшего, затем заговорил вновь:
— Когда война закончилась, дядя захотел, чтобы я продолжил службу в полку или поступил учиться в Оксфорд. Но у меня не было никакого желания продолжать учебу, и я был сыт по горло солдатчиной. Мы крупно поспорили. Он был возмущен тем, что я не согласен подчиниться его желанию. Но принуждать меня было бесполезно: я всегда бунтовал против существующего порядка вещей, особенно после того, чего насмотрелся во Франции.
Я сказал дяде, что попытаюсь прожить без его помощи и что он, как опекун, может держать при себе мои деньги до моего совершеннолетия. А потом я вернусь и потребую их.
Это, должно быть, прозвучало очень дерзко и, я полагаю, дядя захотел проучить меня. Он решил, что мне полезно будет убедиться, насколько я завишу от него. Он в буквальном смысле вышвырнул меня вон без единого шиллинга! К счастью, у меня в банке была сотня фунтов, и с этими деньгами я вместе с другом пустился бродить по свету. Мы шли пешком, ездили автостопом и сами зарабатывали себе на жизнь. Теперь я даже не могу припомнить все занятия, которые я тогда перепробовал.
Кое-что в той нашей жизни было забавно, кое-что невыносимо и ужасно, но я выстоял, потому что не хотел сдаваться. К тому времени, как мне исполнилось двадцать лет, я успел многое повидать и на собственных ошибках научился справляться с трудностями.
Один мой друг в Сингапуре предложил мне написать статью и отослать ее в одну из английских газет. Я послушался его совета, и редакция с готовностью приняла мою статью, причем заплатили мне гораздо больше, чем я ожидал.
В течение года я непрерывно писал статьи для газет многих стран. Конечно, я не нажил этим состояния, но стал жить получше, чем прежде.
Я изменил фамилию, потому что, покинув Англию, не желал иметь никаких преимуществ из-за того, что я племянник лорда Уайткомба. Фамилия семьи была Дан, а я изменил свою на Дарэм. Я находился вдали от Англии шесть лет. Вернувшись, я написал свою первую книгу. Это было нечто среднее между путевыми заметками и автобиографией, но некоторые разделы книги относились к жанру чистой беллетристики. Поскольку книга имела успех, я пришел к выводу, что мне нравится это занятие. Достигнув совершеннолетия, я потребовал от дяди причитавшееся мне наследство. Встретившись с ним, я обнаружил, что с тех пор, как мы с ним виделись, он сильно сдал. Я больше не боялся его. Я увидел, что он всего-навсего ограниченный, вздорный старик, с которым я не хочу иметь ничего общего.