Скажи герцогу «да»

Крамер Киран

— Да. Но нужно подумать как.

Люк ощутил укол сожаления, но тут же постарался о нем забыть. Она еще не знает, что у нее не осталось времени. Ей захочется немедленно собрать вещи и поскорее уехать, когда он расскажет о вероломстве герцога. И к этому Люку нужно было подготовиться.

— Теперь вы расскажите, как провели то время, что мы не виделись, — попросила Дженис.

Люк недоверчиво посмотрел на нее — никто никогда не интересовался его делами, — но девушка, похоже, действительно хотела услышать, чем он занимался.

— Сэр

Майло, что прибыл в поместье вчера утром, здесь заскучал и потребовал, чтобы я сопровождал его назад в Брамблвуд. В местном баре он упился до бесчувствия и уснул, а я тем временем от него сбежал и возвращаться не собираюсь. Если он и пожалуется герцогу, то я скажу, что сэр Майло сам отослал меня домой. В любом случае он ничего не сможет вспомнить.

Она зажала ладошкой рот, но Люк услышал хихиканье. Справившись со смехом, Дженис прошептала:

— Извините. Как видно, и вам сегодня пришлось нелегко.

— Да, денек был еще тот.

— Вы спешили вернуться в поместье из-за дневника?

«Чтобы поцеловать вас». Неужели она не понимает, что это влекло его сюда гораздо сильнее, чем что бы то ни было еще?

— Вы правы, — сказал он. — Но не только.

— Почему же еще?

Он пожал плечами:

— Этого я вам не могу сказать.

— Но я хочу знать! — Она упрямо вздернула подбородок.

Он ничего не ответил, и некоторое время они молча наблюдали за Эсмеральдой, которая усердно вылизывала свое потомство.

— Кто возьмет всех этих щенков? — задумчиво спросила Дженис. — У вас есть кто-нибудь на примете?

— Месяца два они должны оставаться с Эсмеральдой.

«Вы уедете гораздо раньше», — с сожалением осознал Люк.

Опять наступило неловкое молчание. Эсмеральда закончила вылизывать последнего щенка, и все семейство улеглось спать.

Люк наконец решился спросить о том, что волновало его больше всего:

— А как герцог? Уже успел вас очаровать?

Дженис молча пожала плечами, и этого Люк вынести уже не мог: обхватив ее талию — в этой чертовой зимней накидке, — нагнулся и поцеловал.

Этот поцелуй ничуть не уменьшил сковывавшее его напряжение, но, подобно восхитительному закату в конце тяжелого трудового дня, внезапно заставил ощутить радость, несмотря на все остальные неприятности.

Крупные неприятности.

Сестра Бриджет выбивалась из сил. Каждую неделю кто-нибудь еще отказывался помогать сиротскому приюту — торговец здесь, фермер там. Местный священник пытался объяснить Люку, почему приюту постоянно не хватает еды и ресурсов, почему становится все меньше семей, желающих принять к себе ребенка.

Увидев это, Люк испытал страх: вскоре никто уже не осмелится помогать сестре Бриджет, — и он знал, что все это дело рук Грейсона.

Люк чувствовал, что Дженис так же рада встрече, как и он, что и она нуждается в этой чувственной передышке. Он прижал ее голову к груди и снова крепко поцеловал. Поцеловал так, как

рабочий, солдат или боксер — Люку довелось побывать в их шкуре — поцеловал бы свою женщину.

Дженис не была таковой — и никогда не станет, — но на несколько минут он мог вообразить, что она принадлежит ему.

С ее губ сорвался легкий стон, и он снова поцеловал ее, потянувшись к пуговицам ее накидки. И тогда девушка отстранилась и сама энергично расстегнула их, молча наблюдая за ним. Ее губы были сжаты, и всем своим видом она выражала решимость.

Когда она взяла его за руку, Люк понял, о чем она просит, взял фонарь и на этот раз позволил ей вести его в кладовку, где не было ничего, кроме скамьи. И пола.

Но там зато было тепло, так что они смогли сбросить верхнюю одежду.

Люк, скрестив ноги, сел на свою куртку и притянул Дженис к себе на колени. Обхватив лицо ладонями, она так страстно поцеловала его, что он чуть не задохнулся. Ее тело тесно прижималось к нему. Ее бедра сжимали его возбужденное естество. А затем она опустила руку и принялась поглаживать его затвердевший ствол через брюки.

Он отстранился, перехватив ее руку.

— Вы не знаете, что делаете.

— А зачем мне что-то знать? Я хочу прикасаться к вам. Безумно. И буду.

— Это небезопасно.

— Мне это известно. Я хочу, чтобы вы были опасным со мной, мистер Каллахан.

— Люк.

— Люк, — тихо повторила она. — Вы можете называть меня Дженис?

— Нет. Вы для меня миледи. И все тут.

Она рассмеялась.

— Вот уж нет, когда мы в таком виде. — Она опустила взгляд на свою ночную сорочку, затем пробежалась пальцем по его шее до расстегнутого ворота рубашки.

— Вы всегда останетесь для меня госпожой, — решительно заявил он.

Но тело его не желало сдерживаться, оно жаждало завершения — полного слияния с ней. И никакие слова, никакие соображения не могли ему помешать.

Прежде чем Люк осознал это, Дженис оказалась под ним, с поднятыми над головой руками, а его пальцы сжимали ее запястья. Он страстно ее целовал. Она широко раскинула ноги, и он исступленно прижимался к ней со всем неистовством дикого оленя во время гона. Она обвила ногами его бедра, чтобы быть еще ближе. Ее груди, едва прикрытые ночной сорочкой, прижимались к его груди под расстегнутой рубашкой.

Это было слишком.

Но все же недостаточно.

Люк отстранился и посмотрел на ее приоткрытый рот, изумительно алый, подобный бутону розы. Она тяжело и учащенно дышала, и он увидел в ее глазах то же чувство, что и у него: неудовлетворенность.

И кто бы тут смог остановиться?

Он снова поцеловал ее. Она опустила ладонь на его промежность, исследуя туго натянувшуюся ткань. Он перекатился на бок, увлекая ее за собой. Теперь они лежали рядом, сгорая от желания, оба.

— Этого недостаточно, — прошептала она. Глаза ее стали огромными, зрачки расширились.