Скажи мне что-нибудь на твоём языке
Шрифт:
И действительно чуть не умерла.
В квартире у Софки — стерильная чистота, как в операционной. Каждого человека, пришедшего к ним, она воспринимает не как личность, индивидуальный экземпляр в природе, а как источник грязи.
Когда Софка подшивает платье, то похоже, будто полоска подшитой материи не прикреплена нитками, а держится сама собой, силой собственного притяжения.
Наш мастер ставит Софку в пример и говорит, чтобы мы у неё учились. Но софизм — это черта характера, с которой человек должен родиться, и
Может быть, в роду у Софки со стороны матери были испанские цыгане, которые кочевали веками, как игоревисты, и софизм формировался долго, из поколения в поколение, а полностью выразился в Софке.
А ещё может быть, что сочетание русской и испанской крови даёт такой неожиданный результат. Либо — это своеобразное проявление таланта. Александр — певец, а Софка — гений эстетического комфорта.
А ещё может быть…
Что касается меня, то я занимаю центристскую позицию между софизмом и игоревизмом. Для меня важно не где я, а с кем. Только человек может наполнить человека. Только о человека можно поджечь свою кровь.
Моё лицо тем временем готово. Я выгляжу так, будто вчера вернулась с побережья Крыма и Кавказа. Мои ресницы царапают противоположную стену. Волосы лежат сплошным полотном и блестят.
Я смотрю на себя и медленно говорю:
— Пенелопа… Мельпомена…
Кто такие эти тётки, я точно не знаю. Кажется, Мельпомена — покровительница муз, а Пенелопа — верная жена странствующего Одиссея. Дело не в том, когда они жили и были ли они вообще. Дело в их именах — длинных, странных, диковатых, как моё лицо, не объединённое общей темой, как моё настроение.
— Пенелопа… Мельпомена…
Потом я вздыхаю и думаю попроще.
«Господи! — думаю я. — Ну нельзя же быть такой хорошей. Надо же быть хоть немножко плохой».
Ресторан считался китайским, но музыка в нем была европейская.
На помосте собрались шесть патлатых музыкантов. Впечатление, что они не работают, а веселятся в собственное удовольствие и сообщают это удовольствие всем вокруг.
— Лови кайф, — сказал Александр.
— Что? — мне показалось, что он говорит по-испански.
— Слушай, — перевёл он, — и старайся получить удовольствие.
Я не умею «стараться получать удовольствие», но на всякий случай согласно киваю головой.
Возле меня локоть Александра и его профиль с аккуратным ушком. Я смотрю на него, как на предмет обожания Софки, и от этого чувства мне нежно и грустно.
— Как тебя зовут?
Он наклоняется ко мне. У него такое выражение, будто я сломала ногу и что-то у него прошу. А он наклонился с величайшим состраданием к моему несчастью, вниманием к просьбе и готовностью тут же её исполнить. Видимо, ему неловко, что он позвал меня в соучастницы, отсюда этот взгляд.
— Как тебя зовут по-испански?
— Алехандро.
— А сокращённо?
— Сача. В испанском языке нет буквы "ш".
В самом деле, а почему он меня позвал? Я достаточно знакома, чтобы ко мне можно было обратиться за подобным одолжением. И достаточно незнакома, чтобы это стояло между нами в дальнейшем.
— Скажи мне что-нибудь на твоём языке.
Он задумался, что бы такое сказать. Потом заговорил. В его речи действительно не было ни одной буквы "ш". Слова сыпались, отскакивали от зубов. Казалось, что они формируются не в глубине гортани, а где-то между губами и зубами.
Я посмотрела в его лицо и увидела, что его речь похожа на его щеки и глаза.
— Что ты сказал? Переведи.
Подошёл официант.
Александр заказал почти все меню сверху донизу. Я поняла — он широкий человек. А в широких людях много умещается. И хорошего, и плохого.
Наконец появились он и она.
Она — высокая блондинка, вьющаяся и улыбчивая, вся в летящем шёлке волос. Уголки губ и глаз приподняты кверху и будто бы готовы взлететь.
Он славный, но немножко задрипанный. Из игоревистов.
Она кивнула мне со счастливым выражением, а потом точно с таким же выражением уставилась на Александра.
— Познакомьтесь, — она представила своего мужа.
Александр представил меня. Все сунули другу другу ладошки и перечислили имена: Лиля, Славик, Александр, Вероника.
— Имя Вероника произносится с ударением на "о", — поправил меня Славик. — От города Верона.
— А ты откуда знаешь? — Лиля с удивлением уставилась на мужа. Он на неё, и они некоторое время рассматривали друг друга. Чувствовалось, что процесс взаимного узнавания у них ещё не завершился.
Когда Лиля произносила слова, то её губы смыкались на согласных с наивным и трогательным выражением. А глаза были раскрыты только для добра и удивления. В ней было что-то завораживающее, я смотрела на неё, как змея на дудку заклинателя.
— Вы учитесь? — спросила Лиля.
— Я портниха, — ответила я.
Далее я должна была поинтересоваться родом её деятельности, но я не стала спрашивать.
— А меня вызвали на конкурс «Алло, мы ищем таланты».
Я должна была спросить насчёт талантов, но воздержалась. А вдруг не нашли…
— У меня был неудачный репертуар, — сказала Лиля.
— Просто ты не умеешь петь, — сказал муж.
— Конечно. Ты никогда не находишь во мне никаких достоинств. Тебе любая лучше, чем я.
— Ну почему же? — возразил Александр, хотя это должен был сказать муж.
— Эта, из Казани, и вовсе петь не умеет. Истеричка, да и все, — обиженно сказала Лиля. — Просто у неё был подходящий репертуар.
— Она понравилась всему жюри, — дипломатично сказал Александр.
Подошёл официант, заставил весь стол яствами. Александр положил мне на тарелку китайскую закуску: зеленые яйца, стухшие каким-то особенным, китайским образом, и к ним водяных червей.