Скажите Жофике
Шрифт:
– Швейцар Иштван Понграц, говоришь? – переспросил мужчина за столом. – Я отыщу его, но ты сначала объясни, для чего тебе это нужно.
Жофи сама не понимала, как вышло, что она вдруг все рассказала этому чужому человеку. То ли потому, что они были здесь вдвоем, то ли из-за полумрака в кабинете – спущенные шторы не пропускали жаркого солнца, – но ей говорилось легко-легко. Человек слушал молча и все время курил. Жофи еще ни разу не приходилось сталкиваться с посторонними. Все было так необычно. Ее очень удивило, что дядя Райсовет не проронил ни слова. Лишь один раз он взглянул на нее, с трудом глотнул и тут же опустил глаза. Жофи почувствовала, что он жалеет ее. И вдруг она сделала то, чего никогда не сделала бы при Гэри или Валике, даже при Доре: подошла к письменному столу, склонила голову рядом с пресс-папье и всплакнула: было что-то приятное в том,
Человек не утешал Жофи, даже не погладил ее по голове. Он долго рылся в каком-то ящичке с наклейкой "П". Потом достал оттуда карточку, некоторое время разглядывал ее, и наконец адрес Иштвана Понграца, аккуратно записанный на бумажке, оказался в руках Жофики. Сказав дважды "спасибо", она стала спускаться вниз, волоча правой рукой сумку, а в левой сжимая адрес. Было четверть четвертого. На улице палило солнце, асфальт плавился под каблуками. Шаг за шагом, внимательно оглядываясь на перекрестках, как учили в школе, Жофика приближалась к дому. Перед дверями квартиры ей пришлось надолго остановиться: выходя из дому, она положила ключ на самое дно сумки, и теперь на него были навалены арбуз, картошка, цветы и мясо, на котором бумага совсем промокла и разлезлась.
Наконец дверь открыта. Жофика опустила свою ношу на кухонный стол, но раскладывать покупки не стала, даже цветы не поставила в воду. Ноги она тоже не будет мыть, хотя к ним присохла кровь от мяса. Жофи вошла в мамину комнату и легла на диван. Она полежит ровно пять минут, пока придумает, что делать дальше. Только пять минут. Она так устала, и ей так грустно. Нет, придется прикрыть глаза, всего на одну минутку…
Когда Жофика проснулась, рядом с ней, подперев рукой голову, сидела мама. В глазах у нее были слезы. Стрелки часов показывали половину шестого. Мама разжала Жофикину левую ладонь – в ней лежала скомканная и перепачканная мясной сукровицей бумажка. "Нет, она нехорошая девочка", – шепотом причитала мама. Первый день Жофи оставили дома одну, и она уже не обедает, неизвестно где бродяжничает. Не пошла к тете Като. Перед квартирой на половике рассыпана картошка, в кухне на столе портится мясо и арбуз лопнул. И за что только ей выпало на долю такое наказание, как Жофи?
Жофика же разглядывала свои ноги, следы от грязных сандалий на розовом покрывале дивана и думала о том, что место работы Иштвана Понграца – женская школа 1-го района на площади Апацаи Чери, та самая школа, где учится она, а это значит, что швейцар Иштван Понграц и дядя Пишта – одно и то же. Но ведь Жофи страшно боится дядю Пишту. С тех самых пор, как ее записали в школу, она ни разу не слышала от него ни одного человеческого слова. Он всегда только рявкает, как зверь, и бранится. Так или иначе, но с Иштваном Понграцем она знакома шестой год.
Жофи не помнит такого лета, чтобы школу не ремонтировали.
Главный подъезд был закрыт, и она прошла в одну из боковых дверей. Расписание дополнительных занятий тоже висело теперь не у главного входа, а здесь. Во время каникул дополнительные занятия проводились не по классам, а по предметам, и только для второгодников, но класс Жофики составлял исключение: тетя Марта три раза в неделю охотно занимается со всеми, кто приходит на ее уроки. Мама ушам своим не поверила, когда услыхала, что Жофика летом намерена посещать школу. Она даже позвонила в канцелярию и справилась, действительно ли там проводятся дополнительные занятия. Жофике было очень обидно, что ей не поверили, но, с другой стороны, мама по-своему права: откуда она может знать, правду говорит Жофи или нет, если еще вчера она не пошла к тете Като и не смогла толком объяснить, где была в первой половине дня.
Летом школа совсем другая! Ни детей, ни учителей. Пусто! Если бы не строители, то здесь не было бы ни души. В Жофикином классе на экзаменах провалились двое: Ица Рожа и Маргит Пэтэ; Рожа куда-то уехала, а Пэтэ не из тех, что ходят на дополнительные занятия. То-то удивится тетя Марта, увидев ее, Жофи! Теперь только без четверти три. Если она пройдет по коридору и подымется по лестнице на один пролет, то сверху ей будет видно как раз то место у входа, где обычно дежурит дядя Пишта. Он и по воскресеньям не оставлял своего поста, откуда лестничная клетка была как на ладони, так что дядя Пишта видел каждого, кто входил в школу. Теперь-то ему тут делать нечего: каменщики работают над самым входом, и с улицы в школу не попасть. О том, чтобы просто подойти к дяде Пиште и начать его расспрашивать, не может быть и речи. Даже страшно и подумать, что бы из этого получилось! Дядю Пишту все боятся, его еще никто не видел улыбающимся. Надо же, чтоб так не повезло и последние слова папы слышал именно дядя Пишта!
Жофи заглянула в приоткрытую дверь швейцарской – там было пусто и темно. Тогда она отважилась и просунула голову внутрь, но по-прежнему ничего особенного не увидала. В швейцарской была чистота и порядок, в одном углу на крюке висел черный сатиновый халат истопника дяди Секея. Может быть, дядя Пишта в отпуску? У кого бы узнать? Пожалуй, у тети Добози, но где ее найти? Она, очевидно, наверху, на детской площадке. Во время учебного года тетя Добози на переменках продает леденцы. Она достает их из кармана передника, но стоит появиться кому-нибудь из учителей, как тут же прячет их и берется за метлу. После дополнительных занятий Жофи непременно пройдет к ней.
Только нет, это напрасно: во время каникул детскую площадку закрывают, и тетя Добози, наверное, уехала вместе с ребятами в лагерь. Как же теперь быть?
Раздался звонок, и Жофи поднялась на второй этаж. У комнаты для дополнительных занятий никого не было, но из дверей учительской торчал ключ. Конечно, лучше всего постоять немножко и пойти домой – мол, не дождалась тетю Марту. Но Жофика все же осталась. Она продолжала стоять, переминаясь с ноги на ногу.
Минут через десять после звонка из учительской выглянула тетя Марта и, увидев Жофику, указала ей на дверь зала, где стоял рояль. Это означало: "Иди туда". Жофика думала, что учительница похвалит ее, скажет: "Молодчина, что пришла" или "Вот увидишь, тебе это пойдет на пользу", – но ничего подобного не произошло. Тетя Марта, казалось, и не заметила, что из всего класса на занятия явилась только Жофи. Тетя Марта вошла в зал и сразу же начала урок грамматики. Жофи писала обычно без ошибок, но это получалось у нее как-то само собой – правил она не знала. Теперь же, когда тетя Марта обращалась только к ней и ее не отвлекали ни девочки, ни шум с улицы, Жофи вдруг многое стало понятно. Каверзная фонетика, которая никак не давалась ей, была теперь не такой уж страшной. Она даже запомнила раньше казавшийся ей бессмысленным ряд глухих согласных. "Кет, хет, сюч, пуфф", – произнесла тетя Марта заветные слова. Если ты из этих четырех слов выкинешь гласные, то останутся глухие согласные". И Жофи запомнила их. Бывало, сколько она дома ни прикладывала ладонь к горлу, чтобы определить, дрожат голосовые связки или нет, у нее ровным счетом ничего не получалось. Казалось, что гортань гудит при всех звуках. А вот четыре слова – "кет, хет, сюч, пуфф" – это дело! Интересно, что, как только Жофи запомнила глухие звуки, она поняла и правило их уподобления. Тетя Марта диктовала, а Жофи уже безошибочно определяла, в каком месте мягкий согласный становится твердым, – не то что в той последней работе.
"Когда девочка совершенно одна, – думала Марта Сабо, – она вынуждена сосредоточить внимание на моих словах. Как легко и быстро она все усваивает! Я всегда чувствовала, что у Жофики прекрасная память. Любопытно, что привело ее сегодня сюда? Это так не похоже на Жофику. Вероятно, Юдит Надь заставила прийти".
– Дядя Пишта сбивал палкой вишни перед конюшней, – начала диктовать Марта Сабо, – он слегка пригнул одну ветку, но ветка вдруг с сильным треском обломилась.
Теперь Жофика должна отыскать слова с уподоблением.
Но что случилось? Почему глаза у девочки опять беспокойно забегали, как будто не она только что легко и свободно разбиралась во всех примерах, которые ей давала Марта.
"Дяди Пишты в швейцарской нет, – думала Жофика. – И теги Добози в школе нет. Нужно подкараулить дядю Секея". Вдруг он скажет, что Понграц выехал из города? Тогда ей придется ждать много дней и даже недель. Может быть, он все же дома? Разве он обязан всю жизнь сидеть в швейцарской? Как-то Ица Рожа говорила, будто технический персонал школы живет внизу, в подвале. И дядя Секей, и тетя Добози там живут. Уж туда-то она не осмелится спуститься! Это ведь не райсовет, а квартира. Ух, как может ей влететь от дяди Пишты! А вдруг жена его выйдет? Интересно, есть у дяди Пишты дети?