Сказка Андерсена
Шрифт:
– Девочки, обедать!
– встречали их после школы, и они обедали на той же кухне, не очень зная, кто их сегодня кормит, разве кто-нибудь спрашивал с особой придирчивостью, как им борщ, как лапша?
По субботам тетя Фрося брала их с собой в баню - собирались долго и обстоятельно, со своими тазами, мочалками, - по воскресеньям они ходили к маме, в больницу. Ира несла бидон с киселем или бульоном, Аленка - бутылку с минеральной водой, а главное - листок с вопросами, который тетя Фрося старательно заталкивала ей в варежку.
– Смотри,
Фруктов в магазинах города не было, на базаре драли по двадцатке за килограмм, и покупали фрукты в основном больным, зорко следя за весами, чтоб не обвесили.
Дежурная нянечка, шевеля губами, читала листок, вписывала красным карандашом температуру, почему-то сердилась:
– Фрукты... Какие там фрукты. Совсем без понятия... Отец погиб, что ли? Никого, что ли, нету? Ну-ну, авось выберется...
На третье воскресенье - у них как раз кончился карантин - тетя Фрося повязалась крест-накрест платком, велела девочкам сидеть дома и отправилась в больницу сама. Она вернулась поздно: кого-то долго ждала - воскресенье же, - накричала на Иру с Аленкой, заодно и на Свету - они играли весь день в "дурака", - выгнала всех троих из комнаты и собрала у себя соседок.
– Помирает Аня-то, - сказала она, - воспаленье легких еще прикинулось. Врач говорит, осложнение, говорит, есть такое лекарство, новое, вот кабы оно.. Я тут записала...
– Дай-ка.
– Борис Васильевич берет бумажку и читает по слогам длинное, никому из них не известное слово - "пенициллин".
– Ну что ж, надо достать.
И все посмотрели на Веру Павловну, глазного врача.
– Я попробую, - сказала она и встала.
– Я поговорю у нас в клинике.
***
– Вы понимаете, о чем просите?
Сергей Львович, главврач, покинул свое удобное кресло и, негодуя, бегает по кабинету. Вера Павловна сидит, опустив глаза, но не уходит: пусть выкричится. Они работают вместе не первый год, она знает - надо ему покричать и повозмущаться, потом он начнет действовать.
– Нет же его еще, практически нет! Лимит на пенициллин строжайший, и я не имею права... Да и где я его возьму, в нашей-то клинике?
– Девочек жалко, - дождавшись паузы, тихо говорит Вера Павловна, - и Аню...
– Какую еще Аню?
– Он останавливается с разбегу и смотрит на нее нахмурившись, недоуменно.
– Которая умирает... Она одна их растит. Ирочка даже на скрипке играет.
– Да при чем тут скрипка?
– снова взрывается Сергей Львович, но думает уже, думает, Вера Павловна видит.
– Отец погиб, что ли?
– Не знаю, - пугается Вера Павловна, - наверное...
Правду сказать не решается, да и не знает она всей правды.
Но Сергея Львовича ответ ее нисколько не занимает, он его и не слышит: ищет, к кому обратиться за помощью, чтоб вернее всего.
– Может, позвонить
– осторожно помогает ему Вера Павловна.
– А позвоню, что скажу?
– Что остаются двое сирот, никого на свете...
– Ах, Верочка, сирот сейчас миллионы!
Вера Павловна терпеливо вздыхает, снова опускает глаза: без пенициллина она не уйдет. Да и он, старый заслуженный врач, не может уже ее отпустить - там, за мостом, в инфекционной больнице, умирает неизвестная ему Аня, остаются двое детей, пенициллин - последняя, единственная надежда. Лимит... Так он как раз для таких случаев! Сергей Львович садится в кресло и набирает номер - первый из тех, что предстоит ему сегодня набрать.
Звонок, звонок, еще звонок - по цепочке, сверху и донизу. Наконец заветная бумажка с адресами и телефонами у Веры Павловны в руках.
В один конец города - за рецептом, в другой - за самой главной, второй подписью, снова туда, где была, - за драгоценными маленькими пилюлями. Вечером измученная Вера Павловна одолевает последнее препятствие длиннющий железнодорожный мост, отделяющий инфекционную больницу от города. А в больнице ей говорят, что Анна Петровна два часа назад скончалась.
Глава 9
Дожди идут днем и ночью - тяжелые, обложные.
Не было в этом году бабьего лета, не было печальных и светлых дней. Сразу дожди, холода... И в день похорон - дождь с самой ночи. Дождь по дороге на кладбище, и когда хоронили - дождь, и когда ехали обратно - дождь и дождь без конца.
Тетя Фрося держала девочек за руки, от себя не отпускала, словно боялась их потерять, и плакала, плакала, корила себя, что поздно хватилась, поздно поехала в инфекционку. Вера Павловна с Пелагеей Ильиничной остались дома: пекли блины на поминки - у кого сохранилось с последней выдачи, тот и отдал свою муку бедной Анечке.
Вера Павловна мучилась тоже: эти несчастные два часа не давали покоя. Бегала по городу, ждала как дура трамваев, надо было ловить такси...
– Какое такси, - пыталась образумить ее Пелагея Ильинична, - где ты его найдешь?
– Люди ловят служебные, - не принимала утешений Вера Павловна, - а я не умею, мне и в голову не пришло. Не привыкли мы, тетя Паша, к роскоши.
Пелагея Ильинична хотела еще возражать - понимала, что надо, что Верочка возражений ждет, - но, посмотрев в окно, увидела Фросю и девочек, всех соседей.
– Приехали, - засуетилась она, - как раз мы с тобой поспели...
До самого вечера все тесно сидели за длинным столом, составленным из отдельных кухонных столиков, сидели и поминали Анну Петровну, давали друг другу слово как-никак, а сестер вырастить, если надо, так и удочерить.
– Ты, Борь, узнай, куда пойти, к кому обратиться, - наставляла тетя Фрося мужа, единственного, кроме старика Евсеича, в коридоре мужчину. Удочерим, чего там, пусть Анечка спит спокойно.
Борис Васильевич молча кивал, курил самокрутки, подливал в граненые стаканы водку.