Сказка будет жить долго
Шрифт:
Терракотовый костюмчик таким богатством её бы явно не одарил. Он должен был состоять из юбки-«плиссе» и строгого «пиджачка» с «круглым воротничком». Мама сказала, что это «элегантно».
Ателье называлось без имени, просто «Высшей Категории». Их туда приняли без очереди, потому что кто-то из маминых знакомых кого-то попросил, и само ателье находилось где-то очень далеко. Да! Это было целым серьёзным делом – посещение ателье и примерка. Сперва Аделаида с мамой долго ехали на междугороднем автобусе из своего Города в дедулин и бабулин Большой Город. Потом они брали трамвай и ехали забирать бабулю. Мама всю дорогу очень сердилась
– Сидела бы я сейчас дома, как другие родители, и в ус не дула! А ты живёшь припеваючи на всём готовом и не ударишь палец о палец!
Аделаиде представлялась мама, у которой выросли усы. Она выбирает самый длинный из них и в него дует. Это очень смешно, но смеяться нельзя. Мама ещё больше рассердится.
Мама и бабуля долго не могут поймать такси и говорят, что это – «заколдованный круг». Что такое «круг», Аделаида знала, а вот «заколдованный» виделся ей чем-то прекрасным, ну, как лес в сказках – таинственным и полным диковинных зверюшек. Только прохладный, тенистый лес всё время убегал, потому что стоять на солнце было очень жарко, а мама с бабулей стали из-за чего-то ссориться.
Наконец, машина с зелёным глазиком остановилась, и они втроём поехали «на примерку».
В ателье с потолка крутились огромные вентиляторы и лежали клейкие бумажные полоски с налипшими на них дохлыми мухами. Правда, не все были совсем дохлыми, некоторые ещё шевелили лапками, и Аделаиде было их искренне жалко. Она хотела отлепить одну муху, но мама шлёпнула её по руке, и тут как раз какая-то тётя вся в нитках и с булавками на кофте позвала их за собой в маленькую комнатку с зеркалом.
«Терракотовый костюм» кусался при каждом движении, от него зачесалось подмышками и на животе. «Плиссированная юбка» не сходилась на талии и поэтому не застёгивалась. Портниха в разноцветных нитках отметила обмылком, сколько надо «доставить» пояска. Оказалось, целый кусок. С «элегантным» пиджачком совсем не заладилось. Мама с бабулей на что-то указывали портнихе, та тянула на Аделаиде верхнюю часть «костюмчика» то на спине, то на груди, дёргала на плечах в обе стороны, расправляла что-то, от чего зачесалось уже всё тело. Она рассыпала все свои булавки, прикладывая страшные усилия, чтоб не раскричаться.
Наконец, ательевская портниха, больно всадив булавку Аделаиде в плечо, фыркнула: Вы что, издеваетесь надо мной, что ли?! Что я могу сделать, если у неё нет шеи! Не видите – шеи нет! Какой вырез?! Лекала стандартные! Я и так вчера весь вечер с ним провозилась! Измучилась вся с вами! Вы понимаете, что я говорю, или нет?! Я ж по-русски говорю! На такую фигуру ни в магазине ничего не продают, ни шить невозможно! Идите в любое ателье, вам то же самое скажут! Вы понимаете: нет шеи-и-и! Шейте сами, если такие умные! Сперва раскормят, как свинью перед Рождеством, а потом шей на них! Ой, да идите жалуйтесь кому хотите! Хоть директору, хоть министру! Подумаешь – напугали!
Бабуля, мама и злая портниха кричали все вместе долго и очень громко, пока не пришёл какой-то дядя и тоже не начал с ними разговаривать. Аделаида совершенно одна стояла перед зеркалом во весь рост и думала:
Ведь действительно, шеи нет! Надо же – её и правда нету… Вот тело – один большой шарик, а прямо на нём второй – моя голова. Интересно, почему я раньше этого не замечала? И никто ничего не говорил, и ни папа, и ни мама… Только всегда незнакомые прохожие могли обернуться и долго смотреть на меня. Во дворе дети не играли, но и не говорили, это потому, что нет шеи. Или дети могли сказать: Эй, бочка! Жиркомбинат! – Но про шею всё равно никто словом не обмолвился! Она всегда была такой, с самого рожденья.
– Мама, – как-то спросила она, – что такое «жиркомбинат»? И что значит «бочка»? Это плохо, да?
– Кто тебя этим словам научил?
– Дети говорят.
– Если кто-то тебе ещё раз скажет «бочка» – говори им: «а ты спичка!» Они тебе завидуют! И всю жизнь будут завидовать! А ты сама разве не видишь разницу между собой и ими? Ты поняла, о чём я говорю?
Она поняла. Поняла, например, что с ней не хотят играть не потому, что у неё «гланды», а у них нету; и не потому, что она не может бегать, а они могут, а потому, что у всех «спичек» шея есть, а у неё нет и, что скорее всего, – никогда не будет! Только зачем эта шея нужна?
«Сегодня тоже не удастся поиграть с Кощейкой. Вечером надо идти к врачу. Только зачем к врачу, у меня же ничего не болит?!» – Сколько непонятных вещей делают взрослые! И главное – зачем они это делают?
Как-то раз папа посадил Аделаиду к себе на колени и ласково спросил:
– Мамам-джан! (Ласковое обращение) Ти хромаиш. У тебя ножка балит?
Аделаида страшно удивилась:
– Нет, не болит, – ответила она.
– Ну, как же нэ балит! Я же вижу – ти храмаешь, значит балит!
Она не совсем понимала, что такое вообще и в частности «храмаиш», но нога у неё не болела совершенно точно! Не сейчас, а вообще никогда не болела. Вообще!
Папа, держа её на коленях, продолжал со слезой в голосе упрашивать:
– Прашу тебе! Не абманывай мене! Я же вижу как ты ходиш! Силно болит ножка, мамам-джан?
– Совсем не болит! Я не обманываю, – Аделаиде уже было очень неприятно отвечать на папины вопросы. Она начала чувствовать уже что-то вроде стыда за ногу, которая на самом деле не болит, жалость к папе, который за её ногу так волнуется, а она его подводит, и было как-то не по себе за папу и его слёзные просьбы. Ей очень хотелось поскорей уйти, чтоб не видеть папу таким жалким и расстроенным, и в тоже время было так приятно сидеть у папы на коленях. Папа раньше никогда этого не делал. Да лучше б она скорее заболела, эта нога, чтоб папа ещё раз с ней так поговорил.
– Зачэм папе неправду гавариш? Папа тебя так лубит! – у папы почему-то была манера говорить о себе в третьем лице. Он всегда себя называл не «я», а «папа». – Ну, скажи, ну скажи, прашу тебе: очень силно балит? Када ходиш балит, или када сидиш тоже балит?
– Папа, ни капельки не болит! – Аделаида уже вся вспотела и начинала терять терпение.
– Не бойса врача! Тока скажи! Вот в, этом местэ балит, или ниже? – Папа потрогал коленку, густо помазанную зелёнкой, которая уже и не смывалась.
– Не болит! – Аделаида резко сползает с папиных колен и идёт в туалет. Ходить в туалет по-маленькому и по-большому можно без ограничений. Оттуда её никто не вытащит!
Сегодня пронесло! К врачу её не поведут. Обидно, правда, что папа так расстроился.
Аделаида продержалась ровно три дня. Когда папа после работы и в очередной раз снова начал её уговаривать, что «ножка очен балит» и, гладя по голове, спрашивал: «В какое место силнее балит, мамам-джан?» – ей стало папу так жалко!