Сказка для злой мачехи или в чертогах Снежной королевы
Шрифт:
"Роди? Он назвал нашего алхимика — Роди?" Я с подозрением покосилась на мага и усмехнулась, увидев на лице приятеля выражение неприкрытого почти детского любопытства.
— Хорошо, — весело сощурилась я и сложила листы пополам, — Уговорил, черт языкатый.
И вот я снова сижу за столом над листком писчего артефакта и не знаю с чего начать. Рядом лежат страницы дневника, с которыми я уже успела ознакомиться и в очередной раз испугаться, так как речь в них шла о розах, точнее о саде роз. Это мне сообщил Йохан, который, заглянув в комнату справиться о моем самочувствии, узнал нарисованную на полях эмблему. Он принес мне книгу с сильно обтрепанным обрывком карты Ристана, на котором был отмечен небольшой
Как же мне начать? Белоснежку, чтобы не подглядывала, Улла с Алексом увели гулять, Ирон с Йоханом заняты поиском легенды о первой Белоснежке, Дилан отправился искать зеркало, Вигго передал, что зайдет вечером, Сарин не появлялась — пенять не на кого. Но начать письмо не получалось, тут же вспоминалось, чем закончилась для Роди мое вмешательство в его жизнь и руки опускались. Но ведь надо как-то начать!
"Роди, если ты можешь меня простить, поверь, мне очень жаль, что так получилось", — вывела я на белом листе бумаги.
Всмотрелась в строки и поняла, что извинения эти — пустое — набор слов, извиняться нужно лично, а не расписывать на бумаге, как мне жаль, но перечеркивать строку не стала — пусть остается. Начав выводить внизу "Родерику", я с ужасом осознала, что совсем не помню его фамилии! Долго я вспоминала, как же он себя называл, но в голову лезло только: "Называйте меня Роди". И, честно сказать, начала отчаиваться, — сколько Родериков по всем королевства бродит, не дай Светлый, попадет не к тому, — когда взгляд упал на играющую с пером руку. Идея возникла сразу. Конечно, она была дикой, но стоило попробовать хотя бы ради эксперимента. Добыв булавку, я беспощадно царапнула себя по ладони — это не так больно, как кажется. Пентаграмма всплыла на поверхность. Впитав кровь, а засветилась багровым светом. Тогда, тщательно прицелившись, я припечатала лист, придавила, и, подождав пару секунд, с интересом заглянула под ладонь.
— По — лу — чилось, — хищно улыбнулась я, рассматривая идеально точный рисунок пентаграммы на серовато — белом листе, следующий сразу за полным именем алхимика.
"Но об этом мы поговорим, когда я вернусь в Ристан, а сейчас, будь любезен, поясни, что твоя печать сделал с мэром Каем? Мне нужно срочно его разбудить. Как это сделать?" Быстро дописала я и насмешливо обратилась к листу:
— А теперь доставь-ка мое сообщение, да прямо в руки этому хитрож… черному алхимику, и, чтоб без промедлений.
Последнее было излишним, но что-то, или, скорее, кто-то подтолкнул сказать именно так, при этом возникло чувство, что за выходку с кровью и за использование связующей пентаграммы на артефакте мне еще влетит, но бояться нечего — влетит несильно, можно сказать любя.
— Вот же хвостатая зараза, — простонала я, не отпуская листок, и, было, вознамерилась побиться лбом об столешницу, как под рукой что-то подозрительно закопошилось.
Я косо взглянула на листок и недоуменно приподняла брови. Бумага поменяла цвет, став темно — серой со стальным отливом, а строчки на ней наоборот осветлились и обрели красивые морозные завитушки. Печать — пентаграмма переползла на середину листа, увеличилась в размерах и стала чуть выпуклой. Красные линии на черном фоне проступили четче, и оказалось, что кроме рун в ней были еще и письмена, в которых присутствовало мое имя. Увы, прочесть надпись целиком не удалось, так как листок, как живой, начал яростно скрести углами по столу, а выкарабкавшись из-под моей руки, тут же испарился, оставив после себя слабый запах золы и мороза.
Дальше я услышала визг. Душераздирающий женский визг такой силы, что в ушах зазвенело. Вскочив со стула и опрокинув его на пол, я выбежала в коридор, но там никого не было, а визг не прекратился, тогда я прислушалась, и поняла, что визжат у меня в ушах, особенно, когда начала различать голоса, а вскоре и отдельные слова:
— Мышь! Ии — и! Мышь! Это мышь! Ии — и! Спасите меня! И — ии! Я боюсь мышей.
— Лягушек, значит, вы больше не боитесь, а маленькую мы…
Ехидный мужской голос потонул в выворачивающем мозг ультразвуке:
— И — и-и!!! Мы — ышь!!! Убейте ее! Ии — и!!
Под эти вопли я вернулась в комнату. Послышался грохот, шелест юбок и топот ног, сопровождающийся все тем же женским визгом. Желая удостовериться, что всё только в моей голове, я еще раз выглянула в коридор. Никого.
— Галлюцинации, — пришла я к неутешительному выводу, вернувшись в комнату и нагнувшись, чтобы поднять стул, — Допрыгалась.
Подняв и поставив стул на место, я часто заморгала, чтобы избавиться от поплывшего изображения в левом глазу. Сукровица потекла что ли? Но чесать-то нельзя. Взяла платок и аккуратно промокнула потекший глаз. А голоса продолжили звучать:
— Генри.
— Да, мастер Роди.
— Я просил тебя называть меня просто Роди. Я не мастер.
— Да, мастер Роди.
— А — ай, — вздох и звук взмаха руки, — Сбегай за лягухом. Эта назойливая баронесс-ка все же ухитрилась умыкнуть нашего пупырчатого друга.
— Да, что ему будет? Поцелует разок — все равно ее очередь…, — заныл паренек, видимо, не желая идти за лягухом, но его сурово перебили.
— Скорее насмерть зацелует. Запомни, Генри, такие как баронесса Лойд неудач не признают и без боя не сдаются. Беги, давай, пока эта сарделька на ножках не поняла, что замуж за зачарованного принца ей не светит, и она сама с него шкуру не содрала.
Я хрюкнула от того, как Роди обозвал баронессу Лойд. Эта уже немолодая женщина из-за своей фигуры и любви к сладкой сдобе действительно напоминала сардельку на ножках, тем более, что наряды она заказывала исключительно у того именитого портного, чьи платья я раздала замковым слугам. Жози потом хихикала, что не принять дар от самой королевы, пусть даже и ведьмы, они не могли, потому и мучились, с ужасом ожидая того дня, когда я заставлю их одеть эти безвкусные тряпки. Ладно, молоденькие служанки, но моей камеристке чем-то не угодили две пожилые кухарки и жена кастеляна, и если кухарки в тряпье Ринари будут смотреться, как китайские курочки — несушки, то жена кастеляна — тощая жердь. Платье на ней не то, что висеть — волочиться за ней будет, прямо как ее муж — тот постоянно за Николасом на карачках ползает — лизоблюд. Но, может, в этом и суть?!
— Клянусь первозданным лесом, мастер Роди, она смеётся! Мышь смеется!
Я резко перестала хихикать. Замерла, и, опустив платок, широко распахнула глаза. Хотела промаргаться, но зрение восстановилось, однако теперь одним глазом я видела свою комнату, а левым — заслезившимся, чью-то чужую. Видение было нечетким, словно укрытым легкой дымкой, но силуэты я видела достаточно хорошо, чтобы признать в них Роди и, спасенного мной из зверинца братьев Сангронов, мальчика — перевертыша — Генри.