Сказка о глупом Галилее
Шрифт:
– Два дня у ней жар был и поясницу ломило, а вчера до свету еще поднялась, вышла на крылечко. Тут к ней Никитка подошел, она его заговорила от дурного глаза. А нянька Матрена ей еще говорит: «Вот, матушка, поднялась ты все же. Авось и пройдет». А она говорит: «Нет, Матренушка, не пройдет. Чую я, святой Дух зовет уж меня к себе, требует. Слышь, все шумит, шумит». Матрена послухала, а чего она может услыхать? Если он и шумит, так не для нас же. Сказала так матушка, а сама поднялась и еще говорит: «Каши хочу пшенной с молоком». И пошла к себе в покои. Матрена каши наварила, приносит…
Гринька протиснулся к говорившей старухе:
– Какой, бабушка, каши?
– Пшенной, милок, пшенной, – заискивающе заулыбалась старуха. – Я-то сама не знаю, народ говорит,
– А улыбаешься ты чего? – спросил Гринька. – Весело, что ли?
Старуха быстро согнала улыбку и поспешно изобразила на лице своем скорбное выражение.
– Вот так, – сказал Гринька. – Так красивей.
В это самое время Манька стояла чуть поодаль, уткнувшись носом в забор, и смотрела в дырку от выпавшего сучка. В дырке видна была часть двора, где под аккуратно сложенной поленницей лежала сонная клуша с выводком желтых цыплят. Мимо прошлепали чьи-то босые ноги, клуша забеспокоилась, подняла голову, но ноги прошли, и она снова впала в дремоту. Подошел кто-то сзади и дохнул прямо в ухо:
– Слышь, Манька, дай поглядеть.
Манька, не оборачиваясь, узнала Анчутку Лукову.
– Уйди, – сказала Манька, пихая Анчутку плечом.
– Слышь, Манька, ну пусти, хоть одним глазком, – тон у Анчутки смиренный, просительный.
Но Манька не удержалась, съязвила:
– Да куды ж тебе им глядеть? Глазок-то у тебя косой.
– А у тебя не косой? – теперь Анчутка пихнула Маньку плечом.
– А у меня не косой, – Манька пихнула ее обратно.
– А у тебя ноги кривые, – снова толкнула Анчутка.
– У меня кривые? – возмутилась Манька. – На вот, погляди, где у меня кривые?
Анчутка стала приседать и подпрыгивать.
– А вот и кривые, кривые, кривые…
С диким воплем Манька вцепилась сопернице в волосы. Та ответила тем же. Обе повалились на землю, стали барахтаться. Манька ухватила Анчутку за ухо, а Анчутка Маньке укусила плечо.
Толпа разделилась. Часть по-прежнему ожидала выноса тела, другая наблюдала за поединком. Раздавались возгласы и советы.
– Дави ее, Манька, дави.
– Анчутка, не поддавайся.
– Манька, ухо оторвешь – не выбрасывай, засолим.
– Анчутка, кусай ее за нос.
Подлетела мать Маньки.
– Да вы что, оглашенные? Манька, слышь, ты чего это удумала? В такой-то день! А ты, зараза косая! – Она схватила Анчутку за руку и потянула к себе.
Подоспела и мать Анчутки.
– Это кто косая, кто косая? – закричала она. – Моя девка косая?
– А то какая ж?
Тут мать Анчутки кинулась с воплем на мать Маньки, и в это время кто-то закричал:
– Несут! Несут!
Подбежал горбатый мужик:
– Несут. Слышите, что ля! Да что же вы тут сцепились, чтоб на вас болячка напала!
Кое-как ему удалось разнять дерущихся. Они поднялись с земли, сразу вытянулись, придавая лицам своим чинное выражение. Только Манька не удержалась и шепотом сказала Анчутке:
– Вот я тебе ужо всю морду в кровь раздеру.
– Еще посмотрим, кто кому, – так же шепотом ответила ей Анчутка.
Дверь терема отворилась, сперва показался Афанасьич, высокий старик с белой окладистой бородкой, а за ним мужики, которые на специальных черных носилках несли покойницу, обряженную в белое. И сразу вступил в дело хор старух, стоявших вдоль дорожки. Старуха, стоявшая на правом фланге, запевала, а остальные подхватывали:
Ты, рябинушка, ты, кудрявая,Ты когда взошла, когда выросла?Ты, рябинушка, ты, кудрявая,Ты когда цвела, когда вызрела?– Я весной взошла, летом выросла,Я весной цвела, летом вызрела.– Под тобою ли, под рябинушкой,Что не мак цветет, не трава растет,Не трава растет, не огонь горит,Растекаются слезы горючие.А кипят они, что смола кипит,По душе ль, душе-лебедушке,По лебедушке, по голубушке,По голубушке нашей матушке,Нашей матушке да Владычице.Улетела ты, что кукушечка,Разорила ты тепло гнездушкоИ оставила своих детушек,Своих детушек, кукунятушек,Что по ельничку, по березничку,По часту леску, по орешничку.Как заплачут твои кукунятушки:«На кого же нас ты оставила?На кого же нас ты спокинула?Воротись-ко к нам, своим детушкам,Воротися к нам в тепло гнездушко,Не лети на чужу дальню сторону,Дальню сторону, незнакомую».Толпа зарыдала. Женщины заламывали руки, падали, бились, причитая, о землю.
Процессия двигалась в сторону кладбища, которое расположено возле самого моря.
Чуть поодаль от кладбища вытянулся в одну линию ряд невысоких, поросших редкой травой холмов. За последним холмом – свежевырытая могила.
– Сюда кладите, – приказал Афанасьич, и носилки опустили рядом с могилой.
Старик первый приложился губами ко лбу покойницы и отошел, освобождая место другим. За ним вереницей пошли остальные.
Где-то в хвосте этой очереди двигалась Манька с матерью.
– Мамонька, – спросила дочь, – а как же мы теперь без Владычицы будем жить?
Она задала этот вопрос громко, и мать испуганно дернула ее за рукав. Потом вполголоса объяснила:
– А мы без нее не будем. Это тело ее сносилось, а душа осталась живая. Дух Святой из нее душу вынул и в другое, молодое тело вселил.
– А где ж это тело? – недоверчиво спросила Манька.
– Где-то здесь, – убежденно сказала Авдотья. – Завтра, должно, вызнанье начнется.
– А как это можно вызнать?
– Молчи! – оборвала ее Авдотья.
Подошла их очередь. Авдотья опустилась на колени, приложилась ко лбу Владычицы и уступила место дочери.
Они отошли в сторону. Прошло еще несколько человек. Снова выступил вперед высокий старик и приказал:
– Опускайте!
Подбежали четыре мужика, подвели под носилки жгуты из длинных вышитых полотенец.
Хор старух, выстроившись в стороне от могилы, затянул новую песню:
Со восточной со сторонушкиПодымалися да ветры буйныеСо громами со гремучими,Со молоньями да с палючими;Пала с небеси звездаВсе на матушкину на могилушку.Расшиби-ка ты, громова стрела,Расшиби-ка ты мать – сыры землю!Развались-кося ты, мать-земля,Что на все четыре стороны,Скройся-ка да гробова доска,Распахнитеся да белы саваны,Отвалитеся да ручки белыяОт ретива от сердечушки,Разожмитеся да уста сахарные!Обернись-кося да наша матушкаТут перелетною да соколицею,Ты слетай-кося да на сине море.На сине море да Хвалынское,Ты обмойка-ка, родна матушка,С белого лица ржавщину,Прилети-ка ты, наша матушка,На свой ет да на высок терем,Все под кутеси да под окошечко,Ты послушай-ка, родимая матушка,Горе горьких наших песенок.