Сказка серебряного века
Шрифт:
На болоте болтали лягушки-квакушки.
И дикая кошка — желтая иволга — унесла в клюве вечер за шумучий бор, там разорила гнездо соловью, села ночевать под черной смородиной.
Теплыми звездами опрокинулась над землей чарая [131] Купальская ночь.
Из тенистых могил и темных погребов встало Навье [132] .
Плавали по полю воздушные корабли. Кудеяр-разбойник стоял на корме, помахивал красным платочком. Катили с погостов погребальные сани. Сами ведра шли на речку по воду. В чаще расставлялись столы, убирались скатертями. И гремел в болотных огнях Навий пир мертвецов.
131
Чарая — носящая в себе чары.
132
Навье, навы — мертвецы, покойники, выходцы с того света; нава — смерть.
Криксы-вараксы [133]
У развилистого вяза растворялась земля, выходили из-под земли на свет посмотреть зарытые клады. И зарочные три головы [134] молодецких, и сто голов воробьиных, и кобылья сивая холка подмаргивали зеленым глазом, — плакались.
Бросил Черт свои кулички [135] , скучно: небо заколочено досками, не звонит колокольчик, — поманулось рогатому погулять по Купальской ночи. Без него и ночь не в ночь. Забрал Черт своих чертяток, глянул на четыре стороны, да как чокнется [136] обземь, посыпались искры из глаз.
133
Криксы-вараксы — мифическое существо, олицетворение детского крика. Если ребенок кричит, надо нести его в курник и, качая, приговаривать: «Криксы-вараксы! идите вы за крутые горы, за темные лесы от младенца такого-то». Крикса — плакса. Варакса — пустомеля. Вараксать — вахлять, валять.
134
Зарочные три головы и т. д. — зарекать, запрещать. Обыкновенно клады зарывались с зароком, чтобы, скажем, погибло три человека и сто воробьев и тогда пускай дается клад в руки.
135
Кулички — кулича, выкорчеванный лес; поговорка возникла при первом корчевании, когда на таких выселках поселялись, и имелась в виду отдаленность. См.: С. Максимов. Крылатые слова. СПб., 1890.
136
Чокнется — чек, бух, хлоп, стук, бряк, шлеп — звук удара.
И потянулись на чертов зов с речного дна косматые русалки; приковылял дед Водяной, старый хрен кряхтел да осочьим корневищем помахивал, — чтоб ему пусто!
Выползла из-под дуба-сорокавца [137] , из-под ярого руна сама змея Скоропея [138] . Переваливаясь, поползла на своих гусиных лапах, лютые все двенадцать голов — пухотные, рвотные, блевотные, тошнотные, волдырные и рябая и ясная катились месяцем. Скликнула-вызвала Скоропея своих змей-змеенышей. И они — домовые, полевые, луговые, лозовые, подтынные, подрубежные приползли из своих нор.
137
Дуб-сорокавец — древний дуб.
138
Скоропея — скорпий, идол Скоропит, Scorpio.
Зачесал Черт затылок от удовольствия.
Тут прискакала на ступе Яга. Стала Яга хороводницей. И водили хоровод не по-нашему.
— Гуш-гуш [139] , хай-хай, обломи тебя облом! [140] — отмахивался да плевал заплутавшийся в лесу колдун Фаладей, неподтыканный [141] старик с мухой в носу [142] 90.
А им и горя нет. Защекотали до смерти под елкой Аришку, втопили в болото Рагулю — пошатаешься! ненароком задавили зайчонка.
139
Гуш-гуш, хай-хай! — восклицание на отогнание беса.
140
Облом — нечистый, дьявол.
141
Неподтыканный — независимый и неприкосновенный. Тронь-ка, попробуй, он тебе даст!
142
С мухой в носу — колдун. В Белоруссии о колдуне говорят: «У него мухи в носе». Нечистая сила охотно превращается в мух. Выражение про человека, что он «с мухой» означает, что тот человек находится в опьянении. Водка — кровь Сатанина. См.: П.Тиханов. Брянский го-вор//Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад. наук. Т. LXXVI, № 4.
Пошла заюшка собирать подорожник: авось поможет!
С грехом пополам перевалило за полночь. Уцепились непутные, не пускают ночь.
Купальская ночь колыхала теплыми звездами, лелеяла.
Распустившийся в полночь купальский цветок горел и сиял, точно звездочка.
И бродили среди ночи нагие бабы — глаз белый, серый, желтый, зобатый, — худые думы, темные речи.
У Ивана-царевича в высоком терему сидел в гостях поп Иван. Судили-рядили, как русскому царству быть, говорили заклятские слова. Заткнув ладонь за семишелковый кушак,
— Приходи вчера! [143] — улыбался царевич.
А далеким-далеко гулким походом [144] гнался серый Волк, нес от Кощея живую воду и мертвую.
Доможил-Домовой толкал под ледящий бок — гладил Бабу-Ягу. Притрушенная папоротником, задрала ноги Яга: привиделся Яге на купальской заре обрада [145] — молодой сон.
Леший крал дороги в лесу да посвистывал, — тешил мохнатый свои совьи глаза.
143
Приходи вчера — говорит против действия живой злоехидной силы. См.: С. Максимов. Крылатые слова.
144
Тихим походом — ходом.
145
Обрада — желанный.
За горами, за долами по синему камню бежит вода, там в дремливой лебеде Сорока-щектуха [146] загоралась жар-птицей.
По реке тихой поплыней [147] плывут двенадцать грешных дев, белый камень алатырь, что цвет, томно светится в их тонких перстах.
И восхикала лебедью алая Вытарашка [148] , раскинула крылья зарей — не угнать ее в черную печь, — знобит неугасимая горячую кровь, ретивое сердце, истомленное купальским огнем.
146
Сорока-щектуха — щекотуха. В одном заговоре говорится: «От всякой злой птицы, сороки-щектухи, от черного ворона».
147
Тихой поплыней — тихо плывя.
148
Вытарашка — олицетворение любовной страсти, лишающей человека рассудка: ее ничем не возьмешь и в черную печь не угонишь, как выражается один заговор на присуху. См.: Д. Зеленин. Отчет о диалектологической поездке в Вятскую губернию//Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад. наук. Т. LXXVI, № 2. Вытарашка — также название вечно тревожащегося, мечущегося человека.
Воробьиная ночь [149]
Валили валом густые облака, не изникали, — им сметы нет. За облаками возили копы [150] , и туча шла за тучей, как за копой веселая копа, поскрипывали колеса.
Ветром повеяло б, грянул бы гром! Не веяли ветры, не крапнул дождик.
Ни звериного потопу, ни змеиного пошипу.
В тихих заводях [151] лебеди пели.
149
Воробьиная ночь — так называется грозная ночь с сплошною молнией, когда лишь под утро разражается ливень.
Эта ночь представляется воробьиной свадьбой, на которой невеста-воробушка перед венцом причитывает.
150
Копы — копны.
151
В заводях — заводь, затон — мелкий речной залив.
И разомкнулось тридевять золотых замков, раскуталось тридевять дубовых дверей — туча за тучу зашла — затрещало, загикало, свистело, гаркало.
Воробушки — ночные полуночники, выпорхнув, кинулись по небу летать.
Ковал кузнец воробьиную свадебку, ковал крепко-на-крепко, вечно-навечно — не рассушить ее солнцем, не размочить дождем, не раскинет ветер, не расскажут люди.
Ковал кузнец Кузьма-Демьян [152] вековой венок.
152
Кузнец Кузьма-Демьян. — Брак представляется ковкою.
И стала перед невестою-воробушкой [153] чужая сторона, не изюмом, горем усаженная, не травой, слезами покрытая.
Узлюлекнула [154] воробушка:
— Понеситесь вы, ветры, с высоких гор! Подуйте, ветры, на звонки колоколы! Вы ударьте, звонки колоколы, по сырой земле, расшатайте пески, раздвоите сыру землю на могиле матери. Вы сшибите, звонки колоколы, гробову доску! Сдуйте тонко-белое полотенце! Разомкните руки матери, раскройте глаза ее, поставьте ее на ноги. Не придет ли она, не прилетит ли к моему дню, к часу великому.
153
Воробушки — олицетворение молний.
154
Узлюлекнула — воскликнула, возрыдала.