Сказка, скользкая немножко
Шрифт:
спит все ночи напролет,
Самоеб же знай ебет!
Так проходят дни и ночи.
Ваня смотрит, озабочен:
– Ну и блядские дела!
Инда оторопь взяла.
Может, пьян он али грезит?
И куда в такую лезет?
Ведь сама с мизинец вся,
а наеть никак нельзя!
Тут пизда пошла кусаться,
разжиматься и сжиматься,
брызжа в яица притом,
как из шприца, кипятком.
Ваня смотрит и дивится:
презанятная
А гондон опять туды!
Пеной хлещет из пизды,
не пизда - огнетушитель!
Но, пизды привычный житель,
хладнокровный Самоеб
помаленьку еб да еб.
В чем же дело? Аль он грезит?
И куда в такую лезет?
Ведь сама с мизинец вся,
а наеть никак нельзя!
Вот уже четвертый месяц
он пизду, как глину, месит...
Вдруг ей сделалось легко
и, вздохнувши глубоко,
удивилась: - Это мило!
Папа, папа, я спустила!
Царь от радости ревет,
как дитя, в ладоши бьет,
царедворцы следом тоже
подхалимски бьют в ладоши.
А царевна в первый раз
до отвалу наеблась!
Шепчет: - Ваня, я довольна!
Вынь, голубчик, мне довольно.
Самоеб же знай ебет
да и ухом не ведет.
Вот царевна в умиленьи
вся раскинулась в томленьи,
из царевны дождик льет...
Так сравнялся целый год.
Тут ей стало трудновато,
говорит, что многовато,
дескать, больше не могу...
Тот ебет - и ни гу-гу.
Вот дымком слегка пахнуло,
где-то гарью потянуло...
Посмотрел Иван туда
страх! Оскалилась пизда,
ощетинилась, как ежик,
вся трепещет в смертной дрожи,
вся трясется... Самоеб
равнодушно еб да еб.
Вдруг, внезапно встрепенувшись,
Самоеб, как бы проснувшись,
разом перешел на рысь:
хлысь да хлысь, да хлысь да хлысь.
Рвется, бьется Непроеба,
в ней и боль, и страх, и злоба,
надвигается беда
раскаляется пизда!
– Отпусти же, Ваня, милый!
Да куда там! Что есть силы
хлоп да хлоп, да хлоп да хлоп
Самоеб пошел в галоп,
Самоеб пошел карьером...
Увлечен его примером,
Ваня бешено еду
в рот бросает, как в пизду!
Вдруг царевна испугалась,
задрожала, приподнялась,
словно ток по ней прошел.
Так ей стало хорошо,
и мучительно, и трудно,
и томительно, и чудно
словно сердце разорвет,
словно смерть сейчас придет.
За плечо его зубами
ухватилася, ногами
вокруг бедер обвила,
с криком биться начала.
Не худому ли случиться?
Ваня, чтоб не подавиться,
даже сплюнул в уголок
непрожеванный кусок.
Вдруг в пиздище как забьется,
вдруг царевна как взметнется
да как взвизгнет: - Караул!
Тут раздался страшный гул,
как от взрыва динамита,
пламя фукнуло сердито,
Ваня же, как пробка - шпок!
вылетел под потолок.
Царедворцы, царедворки
на карачках на задворки,
под кровати расползлись,
как клопы там собрались.
Что же сделалось с пиздою?
Вся растрескалась звездою,
словно зеркало, и там
чудо! Верить ли глазам?
соблазнительная целка,
как изящная безделка,
как бутон, росой омыт,
свой являла скромный вид.
Царь взлетел с Иваном вместе...
Ваня смотрит - хуй на месте,
чуть обжег - да ничего,
мигом вылечим его!
Он царя под бок толкает ,
глядь - Задроченный шагает,
весь лучится, ждя похвал:
гороскоп, мол, не солгал!
Царь ему: - Постой покуда!
Покажи-ка, дочка, чудо!
Та же целкою прямой
вся закрылась простыней:
– Ах, как стыдно! Ах, не надо!
Ах, ни слова! Ах, ни взгляда!..
А Гондон? Гондон пропал,
как и вовсе не бывал.
Ване музыка играет,
Ваню гости поздравляют,
стол на миллион персон
всякой снедью нагружен.
Он целуется порою
с молодой свой женою
с той, что всех других нежней,
и невинней, и скромней,
с ножкой, стройной чрезвычайно,
с грудью, как две чашки чайных,
как два торта небольших
с розой кремовой на них.
Смуглолица, черноглаза,
и породу видно сразу...
а слова ее пестры,
и занятны, и остры,
словно птички щебетанье,
словно речки лепетанье,
засмеется - смех шальной,
как луч солнца над волной.
Бубны бьют, грохочут пушки...
Рядом с Ваней мать-старушка
сладкой патокой плывет,
пьяной радостью цветет.
Гости едут отовсюду,
вся страна дивится чуду,
вся страна гордится им...
Каждым гостем, как родным,
Ваня сам спешит заняться...
Вдруг как охнет - и за яйца.
Но лукавый голосок