Сказки (200 сказок)

Гримм братья Якоб и Вильгельм

И должен был в этой карете ехать молодой король в своё королевство. Усадил верный Гейнрих молодых в карету, а сам стал на запятках и радовался, что хозяин его избавился от злого заклятья.

Вот проехали они часть дороги, вдруг королевич слышит – сзади что-то треснуло. Обернулся он и крикнул:

– Гейнрих, треснула карета!

– Дело, сударь, тут не в этом, Это обруч с сердца спал, Что тоской

меня сжимал, Когда вы в колодце жили Да с лягушками дружили.

Вот опять и опять затрещало что-то в пути, королевич думал, что это треснула карета, но были то обручи, что слетели с сердца верного Гейнриха, потому что хозяин его избавился от злого заклятья и стал снова счастливым.

2. Кошка и мышка вдвоём

Познакомилась раз кошка с мышью и столько наговорила ей про свою большую любовь и дружбу, что мышь согласилась наконец жить с ней в одном доме и вести сообща хозяйство.

– Надо будет на зиму сделать запасы, а не то придётся нам с тобой голодать, – сказала кошка, – но тебе-то ведь, мышка, всюду ходить нельзя, а то, чего доброго, попадёшься в ловушку.

Так они и порешили и купили себе про запас горшочек жиру. Но они не знали, где его спрятать, и вот после долгих раздумий кошка и говорит:

– Лучшего места, нежели в церкви, я и не знаю. Уж оттуда никто его утащить не посмеет. Давай поставим горшочек под алтарём и не будем его трогать до той поры, пока он нам не понадобится.

И вот спрятали они горшочек в надёжном месте. Но прошло ни много ни мало времени, как захотелось вдруг кошке жиром полакомиться, – и говорит она мышке:

– Знаешь что, мышка, зовёт меня тётка на крестины: родила она сыночка, беленького с рыжими пятнышками; так вот, буду я у неё кумой. Я пойду, а ты уж сама за хозяйством присмотри.

– Ладно, – говорит мышь, – ступай себе с богом, а ежели будет что вкусное, ты и обо мне не забудь, – я бы тоже не прочь немножко сладенького красного винца хлебнуть.

Но всё, что рассказала кошка, была неправда, – никакой тётки у неё не было, и никто не звал её на крестины. А пошла она прямо в церковь, подобралась к горшочку с жиром, начала лизать, – и слизала всю верхушку. Потом прогулялась по городским крышам, огляделась, легла на солнышке и стала облизывать себе усы, вспоминая о горшочке с жиром. И только под вечер воротилась она домой.

– Ну, вот наконец ты и вернулась, – сказала мышка, – небось день свой провела весело?

– Да, неплохо, – ответила кошка.

– А как же назвали ребёночка? – спросила мышка.

– Початочком, – холодно ответила кошка.

– Початочком? – воскликнула мышка. – Что это за странное и редкое имя, разве оно принято в вашем семействе?

– Да что о том говорить, – сказала кошка, – пожалуй, оно не хуже, чем какой-нибудь Воришка Хлебных Крошек, как твоих крестников называют.

Захотелось вскоре кошке опять полакомиться. И говорит она мышке:

– Сделай мне одолжение, побудь ещё разок дома да присмотри сама за хозяйством, меня опять зовут на крестины; отказаться мне никак невозможно, ведь у ребёночка белый воротничок вокруг шейки.

Добрая мышка согласилась. А кошка пробралась вдоль городской стены в церковь да и выела половину горшочка жира. «Нет ничего вкусней, – подумала она, – когда что-нибудь поешь одна», и осталась такой работой вполне довольна.

Воротилась она домой, а мышка её и спрашивает:

– Ну, как же назвали ребёночка?

– Серединкою, – ответила кошка.

– Серединкою? Да что ты! Я такого имени отродясь не слыхала, бьюсь об заклад, что его и в календаре-то нет.

Стала кошка вскоре вспоминать о лакомстве и облизываться.

– Ведь хорошее-то случается всегда трижды, – говорит она мышке, – приходится мне опять кумой быть. Ребёночек-то родился весь чёрненький, одни только лапки беленькие, и ни единого белого пятнышка, а случается это в несколько лет раз, – отпусти уж меня на крестины.

– Початочек! Серединка! – ответила мышка. – Какие, однако ж, странные имена, есть над чем призадуматься.

– Да ты вот всё дома сидишь в своём тёмно-сером фризовом кафтане с длинной косичкой, – сказала кошка, – да только ворчишь; а всё оттого, что днём из дому не выходишь.

Когда кошка ушла, мышка убрала в доме и навела в хозяйстве всюду порядок, а кошка-лакомка тем временем слизала весь жир в горшочке дочиста. «Когда всё поешь, только тогда и успокоишься», – сказала она про себя и лишь к ночи вернулась домой, сытая и жирная. А мышка тотчас её и спрашивает:

– А какое ж имя дали третьему ребёночку?

– Оно тебе, пожалуй, тоже не понравится, – ответила кошка, – назвали его Поскребышком.

– Поскребышек! – воскликнула мышка. – Да-а! Над таким именем призадумаешься: я пока не видала, чтобы такое имя было где напечатано. Поскребышек! А что же оно должно значить? – Покачала она головой, свернулась в клубочек и легла спать.

И с той поры никто не звал кошку на крестины. А подошла зима, нечем было уже на дворе поживиться, – тут и вспомнила мышка про свои запасы и говорит:

– Кошка, давай-ка наведаемся к нашему горшочку с жиром, ведь мы его приберегли, теперь нам есть чем полакомиться.

– Что ж, – говорит кошка, – это будет, пожалуй, так же вкусно, как полизать язычком воздух.

Пустились они в путь-дорогу. Приходят, – стоит горшочек на том самом месте, да только пустой.

– Ох, – говорит мышка, – теперь-то я вижу, что случилось, теперь мне ясно, какой ты мне верный друг! Ты всё сама поела, когда на крестины ходила; сначала початочек, потом серединку, а затем…