Шрифт:
СНЕГИРЬ
– Деда! Ну, деда!
– Что тебе? – Дед Игнат продолжает дремать, сидя в кресле. Но Оленька неотступна, она упрямо тянет деда за рукав.
– Ну, деда!
– Да что, что стряслось-то? – Старик открывает один глаз, а девочка уже лезет к нему на колени.
– Деда, сказку давай!
– Сказку? – Передразнивает дед Игнат, удивляется, качает головой.
– Какую же тебе сказку надо? – спросонок тянет время.
Оленька прикладывает маленький розовый пальчик к губам, хлопает ресницами, глядя высоко в потолок. Секунду напряженно думает, но вот, кажется, что-то вспоминает:
–
– Ну, артистка! – Смеется дед, – будет тебе про снегирика. Как и всегда в сказках, было это давным-давно…
– Очень?
– Что очень?
– Очень давно?
– Очень. Не перебивай. Так давно, что я пешком под стол ходил.
Оленьке смешно, она шепотом повторяет дедовы слова: пешком под стол.
– Ходил, значит, пешком под стол, а потом ррррраз – и вырос! Но давай про снегирика. Жил тогда мальчик маленький, чуть тебя постарше…
Девочка насупилась, демонстративно трет кулачками сухие глаза:
– Я не маленькая!
– Неужто большая? А я и не заметил. А ну не балуй. – Оленька успокаивается, сейчас с дедом лучше не шутить.
– Жил мальчик тот на белом свете, горя не ведал. Деда слушал, мамку слушал, слушал папку да бабку…
– Нашу?
– Да что ж ты делать-то будешь! Какую же нашу? Наша бабка тогда девочкой босой бегала. Такая ж как ты конопатая!
– Дед, ты это все врешь!
– Вот те раз, приехали? И где ж я наврать-то успел!
– Врешь-врешь! Бабушки маленькими не бывают!
– Не веришь?
– Нет.
– Ну и зря. Оно ведь как бывает: бегают – бегают девочки, а потом оглядеться не успеешь – уже бабушки… – дед загрустил, вспоминая юность.
Оленька задумалась, одна, потом вторая, третья – покатились слезы по щекам.
– Что это ты? Чем тебя старый дурень-то обидел? Оленька, Олечка, что ты плачешь? – дед встревожен, гладит девочку по голове, но та только сильней рыдает.
– Я… я… я …– заикается Оленька, сглатывая слезы, – я… я тоже старой буду. – Слезы текут уже ручьем. А дед смеется взахлеб.
– Не станешь, милая, а как станешь, так то не скоро, сначала подрастешь, красавицей станешь. Как мама.
– Как мама? – переспрашивает Оленька.
– Как мама. – Соглашается дед.
– Поскорее бы… – шепчет Оленька, вытирая слезы. Вдруг она замирает, пораженная случайным открытием. Она поворачивается к деду, трогает его мясистый нос, хочет о чем-то спросить, но не решается.
– Ну что про снегирика? Жил, значит, мальчик на свете…
Но внучка уже не слушает, она прикладывает палец к дедовым губам, дед Игнат умолкает.
– Деда, – шепотом, – деда, – уже чуть громче, – а бабушка, что? Тоже красивая была?
– А она и сейчас красавица хоть куда! Но тебе потом карточки покажу. Знаешь, какая бабушка в молодости-то красавица была?! Ууу, обзавидуешься.
Девочке уже не до сказок. Изнутри щекочет взрослая тайна: бабушки тоже были маленькие…
МЕШОК ДОБРОТЫ
За город мы выбрались втроем. Маша и Галина Викторовна остались за хозяек. На все наши уговоры отвечали улыбкой, так что, в конце концов, мы оставили их в покое. В последнее время все больше сидевший дома дед Игнат в то утро был необычайно бодр для своих лет и характера. Не в первый раз замечаю, что Оленька имеет особую власть над стариком. Стоит девочке состроить одну из своих гримасок, улыбнуться лукаво, как дед Игнат готов исполнить любой ее каприз. Балует он ее, ох и балует.
Вот и в тот день согласился без всяких уговоров. Вскочила Оленька из постели вся взволнованная от приснившегося сна и прямиком к деду: «Я сон видела! В лес хочу!». За завтраком решили – идем! Ну а если честно, то и решать особо нечего было, старик и девочка обо всем уже договорились, оставалось мне дать свое согласие, с чем я благополучно справился. Наши мамы и бабушки напекли нам блинов, всунули в сумку банку варенья и благословили на скорое возвращение.
Я все боялся, что Оленьке трудно будет выдержать двухчасовую поездку в электричке. Но к моему удивлению и даже, признаюсь честно, стыду незабвенная парочка провела это время куда лучше, чем ваш покорный слуга. В душном вагоне, где как назло ни одна форточка не открывалось, ехало человек двадцать с небольшим. Я уселся у окна и долго считал столбы, бегущие вдоль железнодорожной линии. Оленька весело болтала ногой, а дед Игнат, пребывая в веселом расположении духа, шутил о своей подступившей старости и ушедшей молодости.
– Пора, деда … – шепотом дала команду дочка, украдкой посматривая в мою сторону. Парочка не хотела посвящать меня в свои тайны. Я не стал мешать, продолжил считать столбы, но слух напряг.
– Ну, приступим. – Как отзыв на пароль выдал дед Игнат в тон внучке.
– Про что-нибудь … – подсказала Оленька, но последнее слово я так и не расслышал, мы выехали из города, и колеса стучали особенно громко. Дед Игнат разгладил бороду, вдохнул полной грудью воздух и, склоняясь к уху девочки, начал рассказывать сказку. Я насторожился, воспользовавшись моментом, придвинулся чуть ближе, зевнул для порядка, закрыл глаза и сделал вид, словно бы утомленный дорогой желаю вздремнуть.
– Спит? – Спросил дед Игнат. Оленька коснулась пальцем кончика моего носа. Я поморщился, буркнул что-то не внятное, но глаза не открыл, – сплю, мол, – что тут удивительного? Девочка вспрыснула со смеху и кивнула деду:
– Спит!
– Ну, тогда слушай. В некотором царстве, в некотором государстве, недалеко от того места, где земля русская середку имеет, жил да был чародей кудесник, великих дел мастер. Умный был человек, много полезного людям придумал, много полезного посоветовал. Но случилось тому божьему человеку уходить далеко-далеко без возврата. И надумал он тогда сделать людям последний подарок. Думал-думал, и придумал. Соорудил он особую механизму: с одной стороны отверстие с ладошку, а с другой, значит, побольше. Вот туда подставит человек ладошки, а ему, значит… – тут дед Игнат замолчал, задумался, вспомнил что-то. Оленька вежливо дождалась продолжения, а я, сам было, чуть не испортил все, не вовремя открыл глаза, но обошлось, не заметили.
– Каждому на ладонь выпадало чувство какое-нибудь, в чистом, так сказать, виде. Прознали про то люди разные да пошли к тому мудрецу, человеку ученому. И каждый брал то, что ему выпало. Вот придет девица с кокетством, а ей скромность выпадает. И тотчас ее кто-нибудь замуж зовет… – дед Игнат усмехнулся. Веселится и Оленька, думает, что замуж взять – это совершить какую-нибудь взрослую глупость. А может, дети порой вникают в суть вещей лучше нас, взрослых? За одну лишь разве скромность мы любим? Да и разве заемные чувства крепче своих?