Сказки для бедных

Бабушкин Евгений

Многие заселились и даже успели спиться в новых условиях.

Время стояло. На Борю смотрели с вежливой тоской, как на приличного, у которого шансы есть ещё, всё-таки молодой и в костюме.

От одиночества Боря стал печь блины. Хорошие, но с привкусом палтуса и наваги, что в них ни клади. Пёк и ел сам, скучая по горизонту.

Он бездействовал, гулял вдоль леса и вглубь его, и однажды утром нашёл женщину — кто-то её изнасиловал, прикончил, женщина лежала разбитым затылком вниз, ноги присыпаны листьями, как будто её похоронили неглубоко и заживо,

и она наполовину откопалась.

Боря осторожно — от резких движений можно умереть — наклонился и спросил:

— Ты что?

Пригляделся и увидел, что красивая, улыбается и не дышит.

— Я к тебе приду ещё, — сказал Боря грустно и пошёл домой.

В городе не было времён года, только времена суток, можно было забыться зимой и очнуться осенью, а в окне ничего не менялось.

Однажды Боря проснулся от боли, полежал, послушал, как сосед за тонкой стеной смотрит повтор вчерашнего фильма и плачет, осторожно встал, испёк стопку блинов, положил в коробку из-под настольного хоккея и медленно пошёл в лес. Женщина была там, красивая, улыбалась и не дышала.

— Я поем, — сказал Боря и сел на землю, — я, знаешь, пеку. Раньше ещё танцевал, но теперь танцевать нельзя. Ты мёртвая, конечно, и прошлогодний листок на щеке, но я поем с тобой блинов. Позавтракаем.

Боря вообще редко говорил, но с мёртвыми проще, чем с живыми.

Иногда Боре звонили родители. Они стояли где-то там вдвоём у телефона, неуверенные и бесплодные, и не знали, что говорить и делать.

— Всё хорошо! — говорил Боря, — у меня порядок. Это город больших возможностей. Мне немного одиноко, но так всегда бывает на новом месте. Работу я скоро найду. Дайте послушать океан. А я вам дам послушать лес.

— Только не вздумай танцевать, — говорили родители. — Голова не болит?

— Ничего у меня не болит, — говорил Боря.

— На тебе океан.

Так он и ходил, без смысла и без работы, проедал потихоньку родительские деньги, вечный школьник на вид, и не скажешь, что двадцать пять. Его не боялись голуби и вороны, и дети со злыми взрослыми лицами не трогали его.

— Ты понимаешь, Наташа (он знал, что вряд ли Наташа, но надо было как-то назвать), я, в сущности, и не пробовал жизни. Учился на юриста и танцевал, пока мог, а может быть я моряк.

Он сел поближе к ней и глубоко вздохнул. Ударил неприятный запах. Боря постарался дышать пореже и не смотреть женщине на лицо.

Близкие люди могут быть не в форме, но не надо обращать на это внимания.

Однажды Боря пришёл без блинов, но с цветами — на остановке пьяница торговал фиалками и отдал ему за так последний букет.

Женщины не было видно, место преступления обступили люди, эксперт-криминалист суетился в гнилой листве.

Боре сказали уходить.

— Пустите меня к ней! — сказал Боря. — Я к ней пришёл.

— Следственные действия. Идите на хуй, — сказал небольшой человек с блокнотом, следователь.

— Вот доказательство — цветы! — сказал Боря. — Я к ней!

— Ходи давай отсюда.

— Я

юрист! — вспомнил Боря. — Я учился на него! Вы нарушаете закон! Она наверное Наташа! Не смейте делать ей больно. Вы всем делаете больно, но не ей, я умру за неё. Я сейчас буду танцевать.

Он дёрнулся куда-то вверх и вбок, но рослый прапорщик поднял его, как ребёнка, и Боря повис на его руках, с глупым букетом, дурак.

Криминалист смотрел на него и думал, что как-то мир устроен не вполне порядочно, вот и парень влюбился в разложившийся труп, да и не сам ли он её кокнул, а потом пошли привычные мысли — работа, дом, стиральная машина, и, кстати, уже весна, не то что бы стало уже тепло или зелено, но пахнет весною.

АТОМЫ СОСТОЯТ ИЗ АНГЕЛОВ

Не тот бездельник, кто сидит без дела, а тот, кому делать нечего.

Когда-то кто-то пососал карандаш, почесал в штанах, начертил квадрат и построил город сплошь из пятиэтажных домов. Потому что если атомная война, то взрыв повалит небоскребы, а пятиэтажки не повалит.

Оставшееся пространство равномерно истыкали тополями. Тополь глупое дерево: растет недолго, сгорит — не жалко.

Дома стояли, тополя цвели, а бомба так и не упала, и всё состарилось в ожидании конца света.

В одном таком доме жил один такой парень Саня Светлов. Ему было что-то около тридцати и он пробовался то грузчиком, то кладовщиком, то паковать сигареты в пачки у отца на фабрике, но всё было не то. Родители кормили его и давали смотреть телевизор, а он годами гулял по району с бутылкой самого дешёвого пива и ждал нужного поворота судьбы.

Все вокруг работали и угрюмо смеялись над бездельником Саней, в глазах у них было спокойное знанье жизни, а он ходил никакой.

У Сани был главный друг, ядерщик Руслан. Он-то знал, чего хочет. В школе ковылял с тройки на тройку, но в старших классах полюбил физику, стал лучше всех хоть в чём-то, пошел на физфак, запил и был исключен со второго курса.

— Я ядерщик! — говорил Руслан спьяну. — Я ядерщик. Атомы состоят из ангелов. Я блюю.

Меж двух домов, у трансформаторной будки с нарисованным добрым солнцем, была детская площадка, где все выпивали, вот и Саня с Русланом. Раньше был ещё третий в их компании, Тимофей с маленькими, как бы заросшими лишней кожей глазами. Он пропал года на три, а потом подошел к ним и злобно сказал:

— Я хочу быть океанологом. Или бильярдистом. А любви нет. Проснешься, а рядом опухшая рожа.

И ушёл. Саня Светлов навсегда запомнил эти слова.

Годы проходят, как зубы: хоп — и дырка.

Однажды Сане Светлову исполнилось двадцать девять лет и он все искал работу. То охранял кучу мусора на заднем дворе, но ему не заплатили, потом две недели крутился в магазине бытовой техники, но стало очень скучно.

— Ты ничтожество, — говорил ему Руслан, — вот посмотри на меня. Я ядерщик. У меня научное мышление. Да, меня тоже отец кормит. Но ты не работаешь от безволия. А я не работаю от того, что я ядерщик. Я жду места.