Сказки для самых храбрых

Гауф Вильгельм

В конце года жена родила сына, белого, как снег, и румяного, как кровь. Увидев его, она так обрадовалась, что с радости и умерла. Муж похоронил жену по ее желанию под тем деревом, что росло посреди двора, и очень ее оплакивал. Немного времени спустя он стал уже меньше по ней плакать, а там и совсем перестал; а еще сколько-то времени спустя взял себе в дом другую жену.

От второй жены родилась дочка, а от первой жены остался хорошенький сынок, румяный, как кровь, и белый,

как снег.

Когда мачеха смотрела на свою дочку, она казалась ей милым дитятком, а как взглянет, бывало, на своего хорошенького пасынка, у нее так и кольнет в сердце — тотчас придет ей в голову, что он ей поперек дороги стал, и кабы не он, все богатство отца досталось бы ее дочери.

И стала она на своего хорошенького пасынка злиться, и стала его толкать из угла в угол: и тут щипнет, и там щипнет, так что бедное дитя жило в постоянном страхе.

Однажды мачеха пошла в свою светелку, и ее хорошенькая дочка пришла к ней и сказала:

— Матушка, дай мне яблочко.

— Изволь, дитятко, — сказала ей мать и дала ей чудесное яблоко из своего сундука; а у сундука-то крышка была тяжелая-претяжелая, и замок большой, железный, с острыми зубцами.

— Матушка, — сказала хорошенькая девочка, — ты и братцу тоже дашь яблочко?

Это раздосадовало ее мать, однако же она сдержалась и сказала:

— И ему дам, когда он придет из школы.

И как раз в это время она увидела из окошка, что пасынок возвращается домой. Тут ее словно бес под руку толкнул — она отняла у дочки яблоко и сказала:

— И тебе прежде брата не дам.

Швырнула яблоко в сундук и закрыла его крышкой. Когда пасынок вошел в дверь, нечистый наставил ее ласково сказать ему:

— Сыночек! Не хочешь ли получить от меня яблоко?

А сама посмотрела на него искоса.

— Матушка, — сказал мальчик, — что ты это так на меня смотришь? Хорошо, дай мне яблочко!

— Пойдем со мной, — сказала она и открыла крышку сундука. — Вот, выбирай любое.

Стоило мальчику нагнуться над сундуком, как бес толкнул ее под руку — р-раз! — и она захлопнула крышку с такой силой, что голова мальчика отскочила от туловища и упала среди румяных яблок. Тут она перепугалась и стала думать: «Как бы мне вину с себя свалить?» И вот зашла она в свою комнату, вынула из ящика белый платок, опять приставила голову к туловищу, обвязала мертвому пасынку шею так, что ничего не было заметно, и посадила его на стул перед дверьми, а в руку дала ему яблоко.

Немного спустя пришла дочь к матери в кухню и увидела, что мать стоит перед огнем, а перед ней лохань с горячей водой, в которой она что-то полощет.

— Матушка, — сказала дочка, — братец сидит перед дверьми бледный-пребледный и держит в руке яблоко. Я было попросила его, чтобы он дал мне яблочко, но он мне ничего не ответил, и мне стало страшно.

— А ты ступай к нему еще раз, — сказала мать, — и если он тебе ничего не ответит, дай ему по уху.

Дочка и точно пошла и сказала:

— Братец, дай мне яблочко.

Но он ничего не ответил ей. Тогда она ударила его по уху, и голова его свалилась с плеч. Девочка страшно перепугалась, начала плакать и кричать и побежала к матери своей.

— Ах, матушка, я сбила голову моему братцу! — и плакала, и плакала, и не могла утешиться.

— Доченька, — сказала мать, — что ты наделала? Но теперь-то уж замолчи, чтобы никто этого не знал, ведь теперь уж этого не воротишь! Давай разварим его в студень.

И взяла мачеха своего мертвого пасынка, разрубила его на куски, положила его в лохань и разварила в студень. А дочь ее при этом стояла и плакала, и плакала, и все слезы ее падали в лохань, так что даже и соли в студень не понадобилось класть.

Вот вернулся отец домой, сел за стол и спросил:

— А где же мой сын?

А мать принесла на стол большущее блюдо студня, между тем как дочка ее все плакала, и плакала, и никак не могла удержаться от слез.

Отец между тем спросил еще раз:

— Да где же мой сын?

Мачеха ответила:

— Он ушел в гости к своему деду и там хотел на некоторое время остаться.

— Да что ему там делать? Ушел, даже не простился со мной!

— О, ему очень хотелось туда пойти, и он у меня попросил позволения остаться там на эту неделю: его ведь все там ласкают.

— А все же, — сказал отец, — мне очень жаль, что он не простился со мной.

С этими словами он принялся за еду и сказал дочке:

— Что ты плачешь? Ведь братец-то твой вернется же! — потом, обратившись к жене, добавил: — Жена! Какое ты мне подала вкусное блюдо! Подбавь-ка еще!

И чем более он ел, тем более хотелось ему еще и еще, и он все приговаривал: «Подкладывай больше, пусть ничего на блюде не останется!» И все-то ел, ел, а косточки все под стол метал — и наконец съел все дочиста. А его дочка достала из комода свой лучший шелковый платочек, сложила в него из-под стола все косточки и хрящики и понесла вон из дома, обливаясь горькими слезами. Выйдя на середину двора, она положила косточки в платочке под дерево, что там росло, на зеленую травочку, и у нее стало легко на сердце, и слезы ее иссякли.

И увидела она, что дерево вдруг зашевелилось — ветви его стали расходиться и сходиться, словно руки у человека, когда он от радости начинает размахивать руками и хлопать в ладоши.

Затем от дерева отделился как бы легкий туман, а среди тумана заблистал огонь, и из этого-то огня вылетела чудная птица, запела чудную песенку и высоко-высоко поднялась в воздух.

Когда же она совсем исчезла из виду, тогда и ветви на дереве перестали двигаться, и платок с косточками, что лежал под деревом, пропал бесследно.

А у сестрицы на душе стало так легко и приятно, как если бы братец ее был еще в живых. И она вернулась домой веселая, села за стол и стала есть.

Птица полетела, затем села на дом золотых дел мастера и стала петь свою песенку:

Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка!

Мастер сидел в своей мастерской и делал золотую цепь, когда услышал птичку, которая пела на крыше дома, и песенка показалась ему удивительной.