Сказки для Саши
Шрифт:
Их становилось день ото дня всё больше и больше. Напрасно городские власти выделили им специальные площадки, где эти нежные от природы красноглазые существа могли скользить по асфальту сколько им заблагорассудится. Кролики так и шастали по улицам, переулкам и площадям.
Более того, им будто бы нравились места, где возникало, как нарочно, большое скопление зверей и именно там они юлили на больших скоростях перед носом добропорядочных животных, которые сгорали от ненависти и к роликам, и к кроликам, и, особенно, к кроликам на роликах.
И тут вдруг один маленький Бегемотик весь затрясся и сказал своим родителям – большому Бегемоту и отнюдь не крохотной Бегемотихе:
– Хочу.
– Чего? – спросили наивные тугодумные родители.
– На ролики, – сказал Бегемотик.
Его тотчас поддержал в другом конце города какой-то Чижик.
– И я, – сказал он.
– Что? – спросили его Чиж и Чижиха.
– Буду кататься.
– На чём?
– На роликах.
Он мог ничего и не объяснять. Умные родители Чижика и сами давно поняли, чего желает, о чём мечтает их маленький сынок.
– Послушай, – сказали ему, – твоё призвание летать. Зачем тебе лишний раз соприкасаться с этой землёй?
– Я буду летать, – уверенно ответил Чижик. – Но на роликах!.. И, пожалуйста, не мешайте мне!..
Но самый большой скандал возник в семье пресмыкающихся. Там на ролики взгромоздилась старая-престарая Кобра. И сразу стала похожа на длинный извивающийся поезд, который наводил на всех страх при первом появлении в центре города. Глаза её светились, как две фары огромного локомотива и всем казалось, что она на каждого смотрит, как удав на кролика. Ужас! Ужас! Ужас!
Но кролики на роликах никого и ничего не боялись. Они двигались по-прежнему с такой быстротой, что тяжёлая Кобра, лежащая плашмя на колёсах, совершенно была для них неопасна.
Получилось, что змеи стали уступать кроликам. И всё из-за роликов.
Скоро все животные и птицы города встали на ролики и началось что-то невообразимое.
Метро отменили. Автобусы и троллейбусы даже не выходили из своих парков. Зачем? И такси, которого вечно не хватало, тоже стало совершенно ненужным видом транспорта.
Ролики победили. Весь город стал шнырять на них по всем направлениям.
Столкновения прекратились. Скорость возросла.
Конечно, Саша, признайся, тебе хотелось бы жить в этом городе. И кататься, кататься, кататься!
Но для этого ты должна сначала стать кроликом. А ролики, обещаю, я тебе куплю и подарю.
ДВА ПАЛАЧА
В одной никому неизвестной стране жили два палача. Один вешал, другой рубил головы.
Работали они через день в одну смену без выходных, ибо в той никому неизвестной стране казнить надо было безостановочно. Это, можно сказать, были будни. А само слово «воскресение» из недели было вычеркнуто как несоответствующее действительности.
И всё бы шло хорошо в этой стране – день за днём, казнь за казнью, кабы палачи были одинаковые, похожие друг на друга. Ан нет!
Один был палач, как палач, вполне нормальный профессиональный убийца. А другой был добрый и совестливый. Ну, в общем, не такой, как все палачи.
Вот этот второй палач как придёт домой после смены, сразу начинает мучиться и терзаться:
– Ох, и зачем я это сегодня сделал?..
Жена спрашивает:
– Что, дорогой?
А дорогой отвечает:
– По шее… топором… человеку…
Жена говорит:
– Да ведь он же преступник небось?..
– Да, – говорит палач, – конечно, преступник… Но прежде всего он ведь ещё и человек…
И плачет. И рыдает. Настоящими, представьте, слезами. Потому что этому палачу ничто человеческое не чуждо.
В другой раз жена ему говорит:
– Кончай плакать и рыдать. Если ты такой добрый, уходи со своей работы, меняй профессию и живи спокойно…
– Нет, – говорит палач. – Не могу. Я свою работу люблю. Мне моя профессия нравится. Только…
– Только что? – спрашивает жена и смеётся.
– Только, – говорит палач, – крови много. А я крови совсем не переношу. И ещё меня тошнить начинает, когда я вижу, как обезглавленное тело дёргается.
– А как оно дёргается?..
– А так. Сначала резко, потом меньше, потом уж и совсем затихает и уже не вздрагивает… Ты себе не представляешь, дорогая, до чего это гадкая картина. Я прямо волнуюсь. Переживаю страшно. Смотреть противно, честное слово… – Почему не представляю?.. Очень даже хорошо представляю, – говорит жена. – Я всё же кто?.. Жена палача!.. Знала, за кого выходила.
Палач вздыхает:
– Да, но ведь я только исполняю свой долг. Я честный. А ведь на моём месте служит ещё мой напарник, которому абсолютно всё равно, который равнодушен в своей жестокости, а я больше всего ненавижу это страшное равнодушие. Ты знаешь, как он намыливает верёвку?
– Как?
– Совершенно равнодушно. Он и вешает людей, не глядя кого. Не интересуясь их личностями, их индивидуальностями… Совершенно не зная их биографий. Ужасно!..
Жена говорит:
– А может быть, вам поменяться?.. Ты в его смену, а он – в твою… Ты пойдешь вешать, а он – рубить… В конце концов в любом деле надо уметь находить прелесть в разнообразии…
– Нет, – отвечает палач. – Его работа не по мне. Требует силы воли. А у меня её нет. Я рубанул – и всё. А тут надо и петлю делать, и табуретку ногой вышибать. Да и многие жертвы обделываются в процессе – запах плохой. Я не выношу плохих запахов.
– Да!.. Ты нежный!.. Ты тонкий! Ты мой дорогой!..
Так они разговаривали бесконечно долго, пока вдруг… ох, это вдруг – вечно означает что-то неожиданное!.. Вдруг вышел приказ: первого палача перевести на отрубание, а второго на повешение.