Шрифт:
СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ – 1
СКАЗКА ПРО КОЩЕЯ
Глава 1
Жил Кощей и был он действительно Бессмертный. И сам уж он не помнил, когда это приметил, но видимо однажды кто-то начал приставать с расспросами паскудными. Почему, мол, не помираешь? Вон, мол, сверстники, однокашники все почитай, как один по погостам залегли, а ты чей-то, как-то не особенно спешишь. Ну и так далее. На каждый роток не накинешь платок, как известно… Ну, и чтобы от досужего любопытства избавиться, начал вести Кощей жизнь кочевую, более нескольких лет на одном месте не засиживаясь. Вместе же с бессмертием обнаружил он в себе и еще некоторые способности и умения, для обычного человека не свойственные. Т. е. колдовал по маленьку. Получалось у него это с легкостью необыкновенной. В животных мог превращаться, например. Порчу мог навести ну и т.д. перечислять язык устанет, но все гадостной направленности для рода человеческого. Благодаря способностям
"Ну, наконец-то хоть какая-то стабильность",– обрадовался Кощей. Он уже устал прятаться в погребе от очередных мобилизационных отрядов, рыскающих по городам и весям в поисках рекрутов, по распоряжению очередного временного правительства.
"Пусть красные, мне без разницы",– решил Кощей. И опять, днем в саду копошится, вечером, с той же кухаркой, в подкидного режется. Рано успокоился. Как-то ночью вломились в Кощеев дом вооруженные люди. Все вверх дном перевернули. Хозяина, связав по рукам и ногам, швырнули в телегу и отвезли в ГубЧеКа. А там, какой-то мужик в полосатой рубахе и кепке без козырька, совал ему в нос пахнущую тухлыми яйцами железяку, обзывал непонятным, но обидным словом "Контра" и требовал указать, где спрятал нетрудовые доходы, давал сутки на размышление и обещал "поставить к стенке", чтобы "пустить в расход". Потом Кощея спустили в подвал, предварительно попинав коваными сапогами. Развязать, конечно, забыли. Лежит Кощей, заклинания бормочет, чтобы хоть в туже мышь обернувшись от пут избавиться. Но то ли от волнения слова путает, то ли вовсе способности колдовать пропали – не получается, хоть тресни. Так до утра и провалялся на гнилой соломе бревном, глаз ни разу не сомкнув. А утром лязгнул засов и опять уже знакомый мужик в полосатой рубахе, привычно сует в нос Кощеев пахнущую тухлыми яйцами железяку:
– Я, тебя, Контра, собственными руками из этого вот нагана час кончу",– орет.– Где злато, серебро спрятал, иксплуататор трудового народу?– и рукоятью промеж глаз. Кощей взвыл, он хоть и бессмертный, но не бесчувственный – больно, блин.
– Говори, гад,– пришлось сказать. Там и золотишка-то этого всего-ничего было-то, с пуд. Зачем Кощею больше? Он по необходимости наколдует, сколько ему надобно, да живет. А эту-то гирю использовал, как гнет в кадушке с грибами солеными. Обрадовался мужик в кепке без козырька и хрясь опять рукоятью нагана Кощею по загривку:
– А, Контра, колись, где остальное?– напрягся тот и припомнил, что перед войной, когда баньку рубила ему артель строителей, то гвоздей им не хватило и он наколдовал, сколько попросили – пуда два. Указал и это.
Мужик аж вызверился:
– Ах ты, буржуй недобитый, народ с голоду пухнет, а ты золото на гири да гвозди изводишь,– и снова хрясь наганом.
Баню Кощееву разобрали, гвозди и гирю изъяли. Самого же, тут же, в саду любимом, «к стенке» и поставили. Очнулся Кощей ночью, раны пулевые че-е-ешутся – заживают, стало быть. Хорошо хоть не глубоко зарыли, поленились краснозадые. Выполз из могилы, да и подался, куда подальше – от, почти ставшими родными мест. От треволнений эдаких напрочь утратив все свои колдовские способности, а может по причине возраста преклонного, как ни крути, а 1000-лет это вам не хухры-мухры. Пару соседних губерний пересек, в третьей решил остановиться. А, как и чем жить? Ведь не умеет ничего. Чародейством хлеб насущный всю жизнь добывая, ничему другому научиться не удосужился. А зачем, ежели в ладоши хлопнешь и все само откуда ни возьмись валится? Устроился все же сторожем в горбольницу, еле-еле заведующего уговорил. Документов-то нет. Там же при больнице и поселился. Со временем пообжился, документы выправил. В паспортном столе с его слов записали – Иннокентий Иннокентьевич Бессмертный. А попросту ежели – Кеша. Годков 20-ть даже убавить пришлось, чтобы соответствовать и подольше с места обжитого не срываться. Велели встать на учет воинский. Встал. Даже на сборы 3-х месячные сходил. Там Кешу научили пользоваться винтовкой Мосина, противогазом и саперной лопатой. Из винтовки дали даже пару раз стрельнуть. Так вот и стал Кеша полноправным советским человеком. И стал жизнь вести тихую, законопослушную. Днем отоспится и в больничном саду копошится, ночью с кочегаром больничным в подкидного дурака режется, т.е. имущество больничное сторожит от лиходеев. А страна, между тем, в первых пятилетках корчится, то индустриализация, то коллективизация. Но все как-то мимо Кеши. Так до 2-й мировой в сторожах и прослужил.
Началась Великая Отечественная. На стенах появились плакаты типа – "Родина-Мать зовет" и "Убей немца". Родина-Мать глядела сурово и требовательно, немец был мелкий и жалкий. Не забыли и о Кеше, повесточку серенькую прислали. Почесал он в затылке, вспомнив как в прошлую войну "закосил" от службы,– "Может быть опять в бега податься?"– но вот обстоятельства-то переменились. В прошлый раз он колдовать умел, а нынче кто его беглого дезертира кормить будет? Делать нечего, пошел на призывной пункт. И уже через неделю красноармеец Иннокентий Бессмертный, с винтовкой Мосина, бежал с криком "УРА" на немецкие танки. В этой атаке ему и "прилетело", немецкой же пулей, прямо в лоб.
Очнулся Кеша от пинка в бок. Лоб и затылок че-е-е-шутс-я-а – заживают, стало быть. Глаза разлепил и увидел супостата, ну точь в точь, как на плакатах, только морда наглая:
– Rusische sweine, aufstein,– рявкнул супостат и снова пнул Кешу в бок. Кеша в гимназиях не обучался и языка немецкого не знал, но быстро сообразил, чего от него хочет эта плакатная бестия, а пинки по ребрам ему еще в ЧК ой как не понравились, поэтому дожидаться третьего пенделя не стал, а быстренько привел тело в вертикальное положение.
Немец, прикладом промеж лопаток, указал в каком направление необходимо двигаться и, произнес фразу на русском языке, явно почерпнутую из солдатского, засапожного разговорника: – Даваль, пошель,– ну и "пошель". А куда нахрен денешься? Кеша хоть и бессмертный, но не бесчувственный же и пулю получать снова ему ох как не хотелось. Идти-то, правда, совсем недалеко нужно было, метрах в 200-х дорога, а по ней уже целый полк пленных красноармейцев пылит. Немец на прощанье ткнул стволом винтовки Кешу в спину, рявкнул: – Schnel,– и Кеша влился в уныло бредущую колонну.
Шли до вечера – ни привалов, ни кормежки. Вечером колонна втянулась в большое довольно село. Бабы повыскакивали и даже кой-какой еды накидали. Картошка в основном, да ломти хлеба. На ночь загнали в какой-то амбар или склад без крыши. Видно снарядом снесло. И хорошо – иначе просто задохнулись бы в тесноте. Амбаришка то так себе -10 на 15-ть, а народу за 1000 душ. Только что не стояли. Присел Кеша в уголок, привалился к стене, заснуть попробовал. Только на пустое брюхо что-то ему не засыпалось. Вспомнил столовку больничную. Потом вспомнил времена, когда ему еды наколдовать было проще, чем немцу "пошель" выговорить. "Эх, сейчас бы хоть сухарь какой-никакой плесневелый и тот бы ушел за милую душу",– подумал Кеша и с досады пальцами щелкнул. И то ли в свое время пуля комиссарская, что-то в мозгах не туда сдвинула, а теперь немецкая назад вправила, но только вернулась к Кеше эта его способность – из ничего продукты питания создавать. Подтверждением чему являлся заплесневелый сухарь, который Кеша судорожно сжимал в руке.
– Тебя как зовут, земеля?– от неожиданности Кеша вздрогнул. Рядом сидящий красноармеец смотрел на него сурово и требовательно, почти как плакатная Родина-Мать. – Кешей,– просипел Кеша.
– А меня родители Иваном нарекли. Ты меня не помнишь? Мы же из одной роты,– Кеша присмотрелся. Лицо круглое, рябое, голова стриженая под ноль, обычный солдат, разве что здоров лосяра, косая сажень в плечах. – Нет, не припоминаю,– вздохнул Кеша с сожалением.
– Ну и ладно. А скажи, Кеша, как это у тебя ловко с сухарем получилось? Я видел, пустая рука была и вдруг… откуда взялся? – Наворожил,– честно признался Кеша.
– Ну-у,– удивился Иван.– А еще могешь? Или слабо?
– Попробую,– пробормотал Кеша и, представив мысленно булку хлеба, щелкнул пальцами.
– Ну, ты даешь!– восхищенно прохрипел Иван. Обнюхивая буханку ржаного хлеба.– Да она еще теплая прям, как из печи только что,– от запаха свежеиспеченного хлеба у Кеши закружилась голова, в животе заурчало, а рот наполнился слюной. Организм требовал пищи.
– Слышь, Кеша – это ведь Иннокентий? А по батюшке как? Иннокентьевич? Слышь, Иннокентий Иннокентьевич, мил человек, а окромя хлеба, мясного чего сварганить не могешь?– Кеша щелкнул пальцами, уже гораздо увереннее и по полу покатилась банка стандартной армейской тушенки.