Сказки города Ноли
Шрифт:
Приходит Кори со своей лавандой — сердечко тут же цвет теряет, хоть гляди сквозь него, а божок африканский прямо светится весь, даже улыбается вроде. Что ж тут поделаешь. Дядя его и приветил, Кори этого невзрачного, Малину даже слушать не стал, купили ей платье, расшитое лентами, золотые сандалии, колечко с монограммой, не прошло и недели. Малина ревет целыми днями, колечко даже примерять не захотела, вечерами в окно вылезает и на пляже с Джино милуется, уж больно этот Джино был ей хорош. Импоссибиле! Девочка-то из хорошей семьи, так и честь улицы можно уронить, не говоря уже о всем квартале Ди Дженова. Рассердился
От голода или от злости, этого уж никто не знает.
Потом оказалось, что амулет этот погоду предсказывал, а не любовь никакую.
Перепутали в Африке дядины знакомые колдуны.
А маленький Кори был рыбак, и в гости приходил, когда в море выйти не получалось, надо же чем-то заняться, ежели работы нет.
Штормовое предупреждение был этот амулет, ясно тебе? Ну не плачь, бамбина, это же давно было, прошлым летом, чего уж там теперь.
История четвертая, о Хуане и Гильермо
…тебе девочку Малину жалко, да? Не жалей, она попала в рай для обиженных, а там хорошо, скучновато только. Откуда я знаю? Так от Гильермо же, он всему кварталу рассказал, когда во сне являлся. Это сосед мой бывший, сын старого дона Ведардо, который всему Ноли вязал узелки на память, трудная работа, но почетная. Гильермо к нему и приходил после смерти, только перепутал что-то и приснился всему кварталу ди Дженова. Инкредибильменте, какие бывают штуки!
Парень он был видный, одна беда — женился второпях, привез себе оливковую невесту из Санта-Риты, что в Андах. Мало того, что она говорила сама с собой, как это делают запойные пьяницы, так еще и в фиолетовой альпаке ходила, так у них там ходят в Санта-Рите, да что там альпака, только от ее тягучего взгляда женщины обмирали, а мужчины подбирались, впрочем, ты не поймешь, не будем об этом.
Гильермо ее на улице увидел, когда в Санта-Риту по торговым делам приезжал, и так он ее захотел, что в тот же день к отцу явился, а отец этой самой Хуаны был известный пиштако, колдун, это вся деревня знала, но приезжему, натурально, не сказали. Откуда ему было знать, бедолаге, что папа невесты промышляет на дорогах, отнимая у прохожих витальную силу, которая, по ихнему, содержится в жире, а вовсе не в крови, как думаем мы в Ноли, а потом ее пускает на металл для колоколов (очень звонкие получаются колокола), а мамочка зарабатывает тем, что гадает на внутренностях пустельги и лечит пеонов, проводя морской свинкой по животу и спине.
Привез наш мальчик свою Хуану домой и стал друзьям показывать, такой имбециле! Смотрите, говорит, какая грудь, какая попа, а медовые глаза какие, Хуана, посмотри сюда, подними юбку, развяжи вот тут, ну друзья, натураллементе, смотрели и радовались, а жена Гильермо все делала, как он говорил. Я там тоже был, помню ее грудь, кози-кози, ничего особенного, соски, как тутовые ягоды, и пахло от этой Хуаны скипидаром, а вовсе не эвкалиптом, как Гильермо утверждал.
Ну что тебе сказать? Кончилось все тем, что Гильермо ее застукал.
Ясное дело, чего еще ждать, когда раздеваешь свою женщину на глазах у всех рагацци? Ннашел он ее на заднем дворе с молодым Филиппо Тино и сильно побил, очень сильно, так, что кожа сошла с ее оливковой спины, а медовые глаза покраснели, как от маисовой чичи, это они там пьют такое в Санта-Рите. Тут-то все и началось. Хуана пожаловалась папе, написала ему в тот же день, полила письмо слезами, тот приехал и долго под дверью стоял, не пустил его Гильермо, а потом плюнул на крыльцо и посыпал чего-то из горсти.
Встреться, сказал он, теперь и ты со своим зверем. Сказал и уехал.
Потом уж мы узнали, что заклятие это было простое — каждый раз, как посмотрит Гильермо на другую женщину и пожелает ее в сердце своем, то сразу на палец в землю врастает.
Надо ли говорить, бамбина, что через неделю от Гильермо одна голова осталась.
Так и торчала она из земли последние два дня, пока через двор не прошла соседка, синьора Дионисия, с корзиной белья, она его брала стирать у старого дона, и вот, принесла обратно, качая крутыми своими бедрами, и ведь некрасивая даже, бруттина, только и есть, что бедра, но хватило и бедер, чтобы бедолага совсем под землю провалился.
Спрашиваешь, зачем он потом из другого мира к отцу приходил? Это теперь весь квартал знает: просил, чтобы Хуану домой отослали, не может он, дескать, смотреть, что она в его доме вытворяет, и не смотреть не может. Так уж устроен рай для обиженных, с окошечком. И смотреть противно и отвернуться нельзя.
История пятая, про дух противоречия
…вот ты над моим именем посмеиваешься, говоришь, много в нем театральной патетики? А как бы тебе имя Горацио понравилось? Горацио, по прозвищу Да. Так его еще со школы прозвали, дружка моего, оттого, что слово нет он никому сказать не мог. Никогда не мог, никому. Такой вот рагаццо эластико.
Работал он на складе у купца Ченти, счетоводом, рыбу принимал у рыбаков, всего и дел-то — записывать цифры в столбик, а рыбаки эти, что же? тряхнут, бывало, у него перед носом скользкой связкой дорадьих хвостов, на жизнь поплачутся, наш Горацио и спекся, бене, говорит, амичи, и пишет, что просят.
А хватится хозяин — недостача, тут уж доброму Горацио из своего кармана платить приходится, очень это жену его, Филомену, расстраивало.
И это бы еще ничего, только ведь он и жене отказать не умел: повернется к нему ночью томная Филомена, он и старается, пыхтит, бедолага, хотя ни любви, ни огня в нем на мизинец нету, одна усталость плитой на ключицах.
А Филомене любви и огня хочется, чтобы все, как у людей, а не от рыхлой безотказности. Вот и пошла синьора к колдуну, накопила сорок тысяч лир и пошла. Женщина она была недалекая, Ганса Касторпа аптечной фирмой считала, а смуглую леди сонетов — рекламой загарного крема, чего уж там, такие и в колдунов верят, феномено нормале.
Что дальше было? Ладно. Дал ей колдун длинную булавку серебряную и говорит: это, говорит, синьора Филомена, не просто булавка, а Дух Противоречия, суть мужского естества, магиа, говорит, бьянка э натурале.