Сказки и рассказы
Шрифт:
– А это кто?
– Коровка, – отвечает Иринка, щуря глаза и улыбаясь от нежности к пестрой коровке в издании Кнебеля [40] .
– А это?
– Не знаю.
– Как ты не знаешь? Вот еще! А кто мышей ловит?
– Киця? – полувопросительно говорит Иринка.
– Правильно, киця. Или, как принято говорить научно, кошка. А это?
– Онель.
– Как?
– Онель.
– Эх, Иринка, Иринка! Кто же из уважающих себя девиц говорит вместо олень – онель. Ну, повтори: о-л-е-нь.
40
Кн'eбель Иосиф (Осип)
– О… о… олень, – произносит она с трудом и сияет голубыми щелочками глаз.
Потом она вздыхает.
– А теперь нарисуй… садовника.
– Ладно. Садовника так садовника.
Я беру большой лист бумаги, ставлю X, прибавляю снизу ноги, сверху руки, круглую голову. На каждой руке добросовестно изображаю по пять пальцев, отчего вся рука становится похожей на добрые грабли.
– Вот, получай садовника.
Она иронически щурится.
– А где же у него эти… ухи?
– Уши, а не ухи. Повтори.
– Ну уши, а не ухи. А где?
– Сейчас.
Я пририсовываю уши.
– А где у него нос?
Я пририсовываю нос.
– А где у него на носу… эти?
– Какие «эти»?
– Ну эти… мездри…
– Может быть, ноздри?
– Да, да. Ноздри!
Я рисую ноздри.
– А где леечка, чтобы цветочки поливать?
– Сейчас будет.
Я приделываю к одной грабле лейку.
– А где вода льется? – спрашивает Иринка, делая невероятно большие глаза.
Я рисую воду. Потом приходится рисовать еще и кран, из которого льется вода, и цветочки, и девочку, и куклу, и у куклы такую же точно ниточку кораллов, как у самой Иринки.
Жара. Солнце еще высоко. Сквозь густые листья деревьев лениво тянутся знойные нити, и на гравии под деревьями легко скользят и путаются яркие лиловые пятачки. Клонит ко сну.
– А меня дед не заберет? – вдруг испуганно спрашивает Иринка и прижимается ко мне.
– Какой такой дед?
– А который детей забирает.
– Кто это тебе сказал?
– Нянька.
– Ну, конечно, если ты веришь няньке, то нам с тобой не о чем и толковать. Нянька врет.
– И деда нет?
– Нет.
– И за кустом нет?
– Нет.
– Неправда, есть. Вон за тем кустиком стоит.
– Ладно. Пойдем посмотрим.
– Ой, я боюсь! А он заберет!
– Не бойся, я тебя в обиду не дам.
Я сажаю ее на плечо, крепко обнимаю, чтобы не упала, правой рукой за спину, а левой придерживаю кусты. Там никакого деда нет. Только пестрые, уже порядком подросшие цыплята неуклюже, как маленькие страусы, гоняются на длинных голенастых ногах за воробьями.
– Видишь! Нянька-то надула. Деда нет.
– Надула, – подтверждает Иринка.
Мы возвращаемся на террасу и опять садимся к столу. Я кладу голову на лист бумаги с нарисованными садовником, цветочками и девочкой. Иринка что-то долго бормочет про себя вполголоса, затем начинает мурлыкать песенку. Потом смолкает и через минуту начинает трясти меня обеими руками за голову:
– А ты не спи! Ты не смей спать!
– Ну, что случилось?
Я просыпаюсь.
– Ты заспал бумагу, – говорит Иринка. – А я что-то знаю! Ты умеешь
– Музыку? Не умею.
– А я умею, а я умею! – быстро говорит она и начинает старательно рисовать на бумаге запутанные клубки и комочки. При этом она опять что-то про себя напевает. – Вот, – торжественно говорит она. – Это музыка! А ты не умеешь! Ага! Ты умеешь только рисовать садовника, и девочку, и куколку, а музыку не умеешь! Aгa! – И по какой-то странной последовательности, щурясь, говорит: – А нянька врет, что дед забирает детей в мешок. Деда нет.
Но тут слышится скрип калитки и шаги по гравию. Иринка прижимается ко мне, и я слышу, как у нее стучит сердце. Может быть, дед?
Я осторожно разбираю рукой ветки сирени, и мы вместе, Иринка и я, смотрим, кто там идет. Нет, это не дед. Это Иван Алексеевич [41] . Частые кляксы лиственной тени косо и быстро бегут по его полотняной, ладно выглаженной толстовской блузе сверху вниз. На его поскрипывающих и похрустывающих столичных штиблетах желтый порошок цветущего бурьяна. В руках – толстая палка. Бородка приподнята. Пенсне заложено в боковой нагрудный карманчик. Гордый горбатый нос и внимательно прищуренные глаза.
41
Иван Алексеевич. – Под именем этого персонажа автор рисует портрет Ивана Алексеевича Бунина.
Я знаю, Иван Алексеевич долго бродил по степи, по обрывам, любовался морем, купальщицами, пароходным дымом. Он, несомненно, заметил, что поверхность моря похожа на синюю шагрень [42] , а подводные камни просвечивают сквозь воду, как черепаховый гребень. Все это прекрасно, но вдруг быстрый, звенящий, поющий, ноющий, грохочущий, стеклянный, скрежещущий шум проносящегося за оградой трамвая наполняет сад. Иван Алексеевич останавливается. Зеркальный сухой блеск трамвайных стекол вспыхивает за пыльной изгородью туй, как магний, и летит по стволам через сад, пересчитывая весь его кудрявый инвентарь. И вослед ему долго ноет проволока.
42
Шагр'eнь – мягкая шероховатая кожа с характерным рисунком, выделанная из козьих, бараньих и других шкур.
Иван Алексеевич стоит и слушает. Лицо его крайне озабочено. Я знаю, о чем он думает. Он думает, на что похож этот длинный, музыкальный, такой типичный, но ни на что не похожий звук потревоженной трамвайной проволоки. На хроматическую гамму [43] ? Может быть. На виолончель? Возможно.
А впрочем, бог его знает!..
Зной сияет над садом.
1918
43
Хроматическая г'aмма – восходящее или нисходящее последовательное движение звуков по полутонам.