Сказки и рассказы
Шрифт:
Он отрезал от хлеба большой кусок, фунта в три, молча отдал его нам и быстро пошел прочь.
– Товарищ! – закричали мы. – Вы забыли сахар!
Он с досадой махнул рукой и, не обернувшись, скрылся так же быстро, как и возник.
Мы посмотрели друг на друга и вдруг увидели себя как бы со стороны.
Лохматые, обросшие десятидневной бородой и усами, покрытые грубым загаром, черноусые, в мешочных штанах и серых бязевых рубахах с клеймом автобазы, почти босые, выглядевшие на двадцать лет старше,
Мы спустились к реке и сели под мостом, по которому гремели трамваи.
Почти высохшая река резко блестела в глаза широким разлужьем, отражавшим белое заходящее солнце. В воде лежала дохлая корова, подобная деревянной ложке.
Тут на травке мы и съели наш чудесный хлеб.
Мы ели его не торопясь, с непокрытой головой, как крестьяне, бережно собирая в горсть вкусные крошки, смоченные соленым потом, струившимся с наших лиц.
1935
Третий танк
Утром три танка пошли в атаку. Это была разведка боем.
Немцы построили на подступах к деревне длинный снежный вал. Они укрепились за ним. Задача танков заключалась в том, чтобы прорваться за этот вал, выявить огневые точки, минометные батареи, побывать в деревне, посмотреть, что там делается, и вернуться назад.
Когда кончилась артиллерийская подготовка, три танка, на ходу сбросив с себя наваленные на них елочки, выскочили с трех сторон рощицы и, ныряя, помчались вперед по снежному полю, блестевшему на солнце, как соляное озеро. Солнце еле светилось в тучах, и блеск снега был тускл.
С выставленными вперед пушками танки шли, подымая за собой крутую волну снежной пыли. Грубо вымазанные грязными белилами под цвет зимы, они сливались с окружающим пейзажем и скоро растворились в нем, пропали из глаз.
В ту же минуту высоко в воздухе раздался захлебывающийся свист, и в рощице, откуда только что выехали танки, с отвратительным кряканьем и треском стали рваться тяжелые немецкие мины. Исковерканные стволы осин, ветки, щепки, куски коры полетели во все стороны. В один миг снег в роще покрылся паутиной упавших сучьев. Но немцы опоздали. Роща была пуста. Немцы яростно воевали с деревьями.
А в это время танки уже подходили к снежному валу.
В стереотрубу было видно, как крайний левый танк с ходу врезался в снежную стену и остановился, не пробив ее. Облако снега взорвалось и опало. Танк попятился. В стене рельефно обнаружился глубокий отпечаток его лобовой части, рубчатые оттиски гусениц. Из-за вала затюкали противотанковые ружья. Послышались короткие сухие очереди автоматов. Танк попятился еще, остановился и на предельной скорости рванулся вперед и снова ударился изо всех сил в снежную стену. На этот раз часть стены поползла. Она ползла перед танком, как гора снега перед плугом снегоочистителя. Танк остановился и попятился. Он снова отдохнул, затем набрал скорость и теперь, окруженный снежным вихрем и синим дымом, ворвался в пролом и исчез в нем.
Звуки беспорядочной стрельбы из автоматов показали, что немцы растерялись. Еще через минуту мы увидели, как они бегут. Они бежали в белых балахонах, падая и оставаясь неподвижно лежать в снегу. В пролом снежного вала вбегали один за другим наши стрелки. Некоторые из них, наиболее горячие и нетерпеливые, не желая дожидаться своей очереди, карабкались на вал и спрыгивали с него, упираясь одной рукой в снежные кирпичи, а другую,
Так началась эта разведка боем, этот небольшой будничный эпизод, настолько обычный, что в армии о нем даже не все знали.
Жизнь на переднем крае в этот день шла своим чередом. Саперы ремонтировали снежные дороги, раздолбленные машинами и повозками. Связисты тянули провода. Наблюдатели сидели в своих окопчиках, не отрываясь от биноклей. На грузовиках везли красные замерзшие туши. Дымились кухни. У минометных батарей складывали ящики с минами, укрывая их ветками хвои. Возле цистерн заправлялись горючим и маслом автомашины. На командных пунктах, в блиндажах, совещались командиры. Телефонисты, лежа на еловых ветках возле маленьких железных печек, в которых потрескивал валежник, прижавшись ухом к трубке полевого телефона, проверяли линию:
– «Орел»? Проверяет «Тула». «Рязань»? Проверяет «Тула». «Витебск»? Проверяет «Тула». «Сталинград»? Проверяет «Тула»…
В этот день на передний край, к танкистам, приехала бригада артистов. Артисты приехали на небольшом грузовике. Они спрыгивали один за другим с грузовика и топали валенками по снегу, покрытому валежником. Их было шестеро: трое мужчин и три женщины. С грузовика сбросили их мешки с костюмами, затем осторожно поставили на пенек ящик с баяном.
Артисты не проявляли никакого любопытства к окружающему. Их даже не волновал тот факт, что они находятся на переднем крае и что время от времени в лесу раздается взрыв немецкой мины. Они привыкли к этому. Возможно, что это был их трехсотый или четырехсотый концерт на передовой линии.
Они деловито стали спускаться в глубокий блиндаж, чтобы там переодеться в свои театральные костюмы. В блиндаже горько пахло еловым дымом. Дым ел глаза. Слабо горела маленькая электрическая лампочка. Привыкнув к потемкам, они стали переодеваться. Девушки надели пестрые платья и платки для частушек. Конферансье натянул на себя щегольской светлый коверкотовый [96] костюм с красным платочком в боковом кармане и лаковые туфли. Гармонист – великолепный музыкант, ученик консерватории – вынул из ящика свой баян и, разминая худые пальцы, прошелся по перламутровым пуговичкам.
96
Коверк'oт – сорт плотной шерстяной или полушерстяной ткани.
Между тем на переднем крае не все было благополучно. Разведка боем кончилась. Два танка вернулись. Третий не вернулся. Его ждали. Ждали часа три. Его не было. Послали разведку. Разведка вернулась и доложила, что танк обнаружить не удалось. Он как в воду канул. Когда танк долго не возвращается и не дает о себе знать, дело плохо. Война есть война. Третий танк подождали еще час. Его не было. По переднему краю пронеслась печальная весть: третий танк не вернулся.
Скрывая от себя беспокойство и печаль, бойцы заполнили блиндаж, предназначенный для спектакля. Это был обширный блиндаж: в нем могло поместиться человек тридцать. Но в него набилось сорок восемь. В этом подземном театре, выложенном хвоей, состоялся концерт. Здесь было все: и «Турецкий марш» Моцарта, виртуозно исполненный на баяне, и увертюра к опере «Кармен» в том же исполнении, и прелестный рассказ Михаила Шолохова о бабах, проучивших своих своенравных мужей, и музыкальная народная украинская сцена, и частушки, и белорусские песни, и шутки конферансье, который, ко всеобщему удовольствию, объявил себя не конферансье, а дневальным. И многое другое. Я никогда не видал более благодарной и более горячей аудитории. От хохота земля сыпалась по стенам и шуршала в еловых ветках.